– Пожалуйста, – сказал Панарин. – Предъяви
разрешение и валяй.
– А кто нам его выдаст? Адской-то кухне?
– М-да, ситуация…
– Понимаешь, мне очень нужно. Очень.
– Понимаю, – сказал Панарин. – И поделать
ничего не могу. Параграфы.
Кузьменко отчаянно вздохнул.
– Ладно, хиромант, – сказал Панарин. –
Брезжит комбинация. Твой прибор нужно будет подключать к системам корабля?
– Ни боже мой! – воскликнул Кузьменко с
надеждой. – Вот он, совсем маленький, я его в руках держать буду…
– Уже лучше, – сказал Панарин. – Видишь ли, в
разрешении, выдаваемом репортерам Глобовидения, пишется просто: «Разрешается
участие в полете для производства съемок», но количество «принимающих участие»
не указывается, подразумевается, что это и так ясно. Соображаешь? Ничего я не
нарушаю, всего лишь использую имеющие место прорехи в параграфах. Камеру за
репортером носить сможешь?
– Еще как!
– Вот и отлично.
– Ну, спасибо, милостивец… Однако ее еще и уговорить
надо?
– Она человек свой, – сказал Панарин. – Я
постараюсь.
– Ты ведь с ней вчера ушел из «Приюта»?
– Да так… – сказал Панарин как можно безразличнее,
но Кузьменко все равно на него не смотрел, уткнулся в свой прибор, тот, что с
антеннами.
– Тим, выполнишь еще одну просьбу?
– Смотря какую.
– Отойди метров на десять, постой там и вернись, хорошо?
Тон был серьезным. Кто их знает, его «черные ящики». Панарин
прилежно отсчитал двадцать развалистых шагов, остановился, оглянулся –
Кузьменко лихорадочно соединял два соседних прибора блестящим кольчатым
кабелем.
– Можно? – негромко крикнул Панарин.
– Можно! – откликнулся Кузьменко, он не обернулся
и оторвался от прибора, лишь когда Панарин подошел. – Ну да, так и есть.
Не от видеофона наводки, а от тебя.
– Это как?
– Так, – Кузьменко с жесткой откровенностью глянул
ему в глаза. – У тебя с этой феей какие-нибудь сложности? Заботит тебя
что-нибудь?
– С чего ты взял? – сказал Панарин.
– А это он взял, а не я. Вот этот, – он кивнул на
прибор с антеннами. – Шумишь ты, как спасательная капсула…
– Иди ты.
– Тим, это очень важно, я не из любопытства. Грызет
тебя что-нибудь касаемо ее?
– Да, – неохотно сказал Панарин. – Грызет.
Доволен?
– Доволен.
– Ты хочешь сказать, что этот скворечник читает мои
мысли? – Панарину захотелось отодвинуться, и он чертыхнулся про себя.
– Ну, до этого мы еще не дошли, и неизвестно, когда
дойдем, просто… Ты ведь отличишь инфракрасное излучение от радиоволн, если
будешь располагать соответствующей аппаратурой? Эта машинка всего-навсего
порядка на два сложнее кибермедика. Раздумья о производственных проблемах и
размышления о сложностях личных дел имеют различную длину волны, что ли.
Понятно, назвать объект прибор не в состоянии – это я сам делаю выводы, собирая
сплетни нашей маленькой деревни.
– Интересно, – сказал Панарин, ощущая острое
желание немедленно испытать прибор на прочность посредством чего-нибудь
тяжелого. – А что говорят биофизики?
Кузьменко грустно усмехнулся:
– Если ты пойдешь с этим к кому-нибудь из биофизиков,
он тебя, не дослушав, спустит с лестницы и запустит вдогонку томом кого-нибудь
из их классиков…
– Но если ему продемонстрировать?
– Как ты ему продемонстрируешь? Этот чертов граммофон
на Земле работать отказывался, а здесь работает как часы. И это не единственная
сложность… Наша с вами судьба, Тим, схожа не только внешней стороной. Мы
постоянно наталкиваемся на сенсационные результаты, но подвести под них теорию,
свести в систему не можем. А без теории и системы все остается мозаикой
впечатляющих фокусов. Толкаемся вслепую, ищем новые пути…
Он замолчал. Молчал и Панарин. Из-за ближайшей палатки вышел
и направился к ним человек – женщина в старомодном платье, как показалось
сначала, но походка была мужская, и Панарин сообразил, что это священник.
«Этим-то что здесь нужно?» – подумал он растерянно и
попытался вспомнить книги и фильмы, способные подсказать, как с экзотическим
гостем обращаться. В голове крутилась бесполезная чепуха, окрошка из протопопа
Аввакума, князь-папы Зотова и вовсе уж ни к селу ни к городу пришедшего на ум
капуцина из какого-то приключенческого фильма.
Священник остановился перед ними, вежливо поклонился –
благообразный, седой, с умным лицом. Шевельнулось прямо-таки детское желание
потрогать его за бороду – настоящая ли? – настолько нереальным он
выглядел, не соответствовал веку и месту.
– Я имею честь обращаться к командору Панарину?
– Да, – сказал Панарин. – Чем могу служить?
– Арсений Николаевич Жезлов, руководитель группы. Мне
хотелось бы согласовать с вами сроки нашего эксперимента.
Он протянул бумаги. Разрешение Технического управления на
эксперименты в зоне полигона Проекта. Спецификация экспериментов – ничем не
примечательный по характеристикам полет с довольно расплывчато указанной целью:
исследование аномальных областей пространства конфигурации К-3. Панарин
проставил в бланке числа, по которым полигон был свободен, и «Апостол Павел»
мог выделывать там все, что заблагорассудится. Расписался в положенном месте и
вернул бумаги.
– Когда вы назначите день полета, придется оформить еще
один документ, – предупредил он.
– Благодарю, мне это известно.
– Если не секрет, чем вы намерены там
заниматься? – не удержался от вопроса Панарин.
– Тем же, что и вы – постижением истины. Только у вас
истина именуется природой, а у нас – богом.
– И вы думаете, что здесь вам к нему ближе? – не
подумав ляпнул Панарин. – Простите, если я…
– В вашем вопросе нет ничего от колкости, – ничуть
не обидевшись, сказал Жезлов. – В свое время церковные круги вели широкую
дискуссию о том, в какой же точке Вселенной Господь, говоря мирским языком,
имеет место постоянного жительства.
– И где же? – с любопытством спросил Панарин.
– После долгих дебатов пришли к выводу, что угадывать
намерения Господа и его пристрастие к определенным областям пространства
человеку не дано.
– А когда-то указывали точный адрес, – сказал
Панарин. – Между Тигром и Евфратом.
– Когда-то и ученые предлагали использовать для
воздухоплавания упряжки дрессированных орлов, – ответил шпилькой на
шпильку священник. – Господь всюду. Как гласит псалом Давида: «Куда пойду
от духа твоего и от лица твоего куда убегу? Взойду на небо – ты там. Снизойду в
ад – ты там. (Кузьменко с отсутствующим выражением лица словно бы невзначай
подкручивал верньер, косясь на шкалу.) Возьму крылья мои поутру и гряду к
последним морям, но и там рука твоя удержит меня и наставит меня десница твоя…»
– он замолчал. – Вам это вряд ли интересно, молодые люди…
