Знаки, знаки… Обидно, что они, долгожданные, достались в
момент «мертвого штиля», в полосу неудач и тревожной неизвестности. Но как бы
там ни было, а таскать их в кармане в знак протеста против упрямства Вселенной
– вовсе уж глупое мальчишество…
Панарин прикрепил знаки над левым нагрудным карманом, встал
и вразвалочку побрел куда глаза глядят. Спать не хотелось, неотложным делам,
которыми стоило бы заняться в этот предрассветный час, пока неоткуда взяться, и
не имеет смысла призраком бродить по улицам, вспугивая влюбленных. Можно было
взять вертолет и отправиться куда-нибудь на пляж – он любил летать ночью над
планетой, забираться подальше от поселка. Но сейчас и этого не хотелось. Подумав,
он отправился в «Приют гиперборейцев» – центр отдыха и развлечений назвали так
в первый год строительства поселка. В те времена это казалось ужасно
остроумным, все тогда были убеждены, что пройдет несколько месяцев, год от силы
– и Эвридика станет полустанком на длинной дороге, а название останется как
курьез.
Курьезом оно так и не стало, с беспощадной меткостью
напоминая все эти годы, что Эвридика, как и другие восемь планет, где
расположены полигоны Проекта, остается обиталищем гиперборейцев, краем
Ойкумены, границей доступного человеку космоса…
Панарин минут за десять добрался до площади Эвридики.
Площадь была круглая, разрезанная дорожками по радиусам, как именинный торт, на
клумбах росли местные цветы, а в центре стояла золотая статуя. Девушка в хитоне
простирала руки к звездам – никто в свое время не мог предугадать, что ее
поза вместо порыва к неизведанному станет олицетворять грусть, тоску по
недоступному.
Неподалеку от входа в «Приют» стоял самый обычный дорожный
указатель – но стрелка показывала в небо, и на ней было четко выведено:
ВСЕЛЕННАЯ. Знак был одного возраста с «Приютом», даже чуточку старше – его
поставили, не закончив строительства здания. Так он и стоит шесть лет – убрать
его было бы неверием в собственные силы, никто не мог на такое решиться, и знак
мозолил глаза памятником скороспелым надеждам, но на него как-то привыкли не
смотреть…
В ресторане, куда вошел Панарин, сидели человек двадцать.
Сутки здесь длились двадцать два земных часа, и три тысячи обитателей Эвридики
имели возможность жить в нормальном, почти земном ритме. Но порой такая
возможность существовала лишь чисто теоретически. По графику, не совпадающему с
появлением на небе солнца или трех лун Эвридики, сплошь и рядом приходилось
жить сотрудникам Проекта, работникам космодрома, изучавшим планету ученым.
Постоянно кто-нибудь спал днем, бодрствовал ночью. Более-менее упорядоченное
бытие отличало только сотрудников здешнего отделения туристического бюро
«Галакс» – еще одно гордое название из длинного списка когда-то необдуманно
заготовленных впрок.
Панарин знал всех сидевших в зале – старожилы, они его тоже
знали. И наверняка знали уже о провале очередного эксперимента и гибели
«Лебедя», но никто не подошел с вопросами – местная этика, неписаный кодекс,
запрещающий с бухты-барахты интересоваться чужими неудачами.
Горели почти все светильники, но, на взгляд аборигенов, в
зале было тем не менее мрачновато – не работали телестены, установки
светомузыкальных эффектов и прочие придумки, призванные сделать часы вечернего
отдыха веселее и насыщеннее, а за стойкой не было бармена Рамиреса, поэта
коктейлей, которого в свое время на коленях умоляла не покидать Землю вся
Гавана и все когда-либо бывавшие в Гаване туристы. (Хотя любивший описывать это
расставание Рамирес мог и ошибиться при подсчете на десяток тысяч провожающих,
те, кто отведал его коктейлей, ему, в общем, верили.)
Панарин не спеша расправлялся с шукрутом. Остальные тоже
больше ели, чем разговаривали, – здесь сидели несколько сменившихся с
дежурства космодромщиков, биологи, только что вернувшиеся из очередного похода
за двести километров в тамошние заболоченные джунгли, энергетики, двое
математиков, и здесь спорившие о чем-то профессиональном – они то и дело
хватались за карманные компьютеры, как за шпаги, а на столе у них стоял
видеофон, настроенный на пятую программу Глобовидения, предназначавшуюся для
Внеземелья. Видимо, они ждали результатов очередной научной дискуссии – одного
из десятков локальных тайфунов, то и дело незаметно для непосвященных
потрясавших круги тех или иных узких специалистов. «Лебедь» тоже был таким
незаметным тайфуном – погиб еще один корабль Проекта, человеческих жертв нет,
эксперимент закончился провалом. Вот и все, что скажет диктор
Глобовидения, – а что тут еще скажешь?
Новенькими были, пожалуй, только две девушки за одним из
ближайших столиков, да единственная шумная компания, разместившаяся у фонтана.
Математиков явно не радовали шумные соседи, но Панарин, по правде говоря,
предпочел бы, чтобы зал звенел веселым гомоном – в нем порой не так уж трудно
растворить грустные мысли.
Панарин приподнял бокал, словно чокаясь с невидимым
собеседником – за помин души «Лебедя», успевшего совершить всего пять полетов,
считая и тот, из которого он не вернулся. За помин души…
– Пьете с человеком-невидимкой?
Панарин поднял глаза. Перед ним стояла та, темноволосая,
из-за соседнего столика. Блондинки там уже не было.
– Ну да, – сказал Панарин. – Невидимки у нас
водятся. И привидения. Город наш молодой, но привидения водятся. Прилетели
«зайцами», надо полагать.
Панарин подумал, что, согласно литературным штампам, он
должен сейчас смотреть сквозь нее отсутствующим взглядом и говорить грустные
слова о провале очередной серьезной мужской затеи и обуревающей его печали. Но
это было бы форменным идиотством. Грустными словами не поправишь дела, а
грустные мысли можно преспокойно оставить в себе…
– Садитесь, – сказал Панарин. – Что
новенького на Земле, вы ведь только что оттуда?
– Ну да, вы же наверняка знаете всех местных…
– Деревенька наша небольшая, – кивнул
Панарин. – Вообще-то, согласно политесу, я должен уверять вас, что вас
просто невозможно не заметить, независимо от того, сколько нас здесь живет и
насколько хорошо мы знаем друг друга. Так вот, – вас просто невозможно не
заметить.
– Ну, спасибо, – она откровенно разглядывала
Панарина. – Что у вас случилось?
– Почему вы так думаете? Может быть, я просто стараюсь
произвести на вас впечатление романтической мрачностью?
– Плохо верится. Когда вы зашли, вон тот парень сказал
соседу, что Тимка Панарин опять как туча, значит, снова они мордой в стену…
Ничего, что я цитирую дословно?
– Знают наши Эвклиды толк в изящной словесности, –
проворчал Панарин. – Лучше бы теорему Ферма решили наконец, который век
бьются… Ничего особенно плохого у меня не случилось – просто-напросто погиб
корабль. Это у нас случается…
– Тим – это от Тимофея?
– Тим – это просто Тим.
– Меня зовут Ирена. Вам только что присвоили командора?
Знак есть, но на куртке нет соответствующего шеврона.
