– Обязательно, – сказал Снерг. – А смерть
Сайприста?
– При чем здесь это?
Снерг коротко рассказал.
– Интересно… – сказал Кадомцев. – Но вы же
сами говорите, что ни отдел техники безопасности «Динго», ни вы не отыскали и
следа загадочной лаборатории. Смерть Сайприста вызвана совершенно естественными
причинами – сердечный приступ, такое случается даже сейчас. И еще… Я ни в коей
мере не собираюсь бросать тень на покойного, но любой врач скажет вам, что
предынфарктному состоянию сопутствуют порой нарушения психики. Лаборатория
могла существовать лишь в его воображении. Я всегда относился к Сайпристу с
уважением, но деятельность ИНП представляется мне несерьезной.
– Вам, энциклисту? – спросил Снерг.
– Я понимаю, что вы хотите этим сказать, но, Станислав,
вы разделяете свойственное очень многим заблуждение. Мы пытаемся наладить более
тесные взаимосвязи между различными науками, но энциклистика никоим образом не
играет роль патентного бюро и постоялого двора для авторов всевозможных шальных
гипотез. А вот авторы почему-то так полагают и искренне обижаются, обнаружив,
что к ним у нас относятся без особого восторга. Впрочем, это не только наша беда
– каждая научная дисциплина, пока она еще юна и не приобрела этакой
«академической серьезности», служит лампой для мотыльков… Между нашей работой и
работой ИНП нет ничего общего.
– Понятно, – сказал Снерг.
– Я вас разочаровал чем-то?
– Нет, что вы.
– Мне бы этого не хотелось, – признался
Кадомцев. – Мне важно сразу же установить с вами нормальные рабочие
отношения – ведь ваша программа занимается и нами. Вас не коробит от такого
меркантилизма?
– Ничуть, – сказал Снерг с милой улыбкой. –
Все мы немножечко меркантилисты, когда речь идет о нашем деле… Не хочу больше
отнимать у вас время.
– До завтра.
– До завтра.
«Значит, вот так, – сказал себе Снерг, глядя на
фотографию Алены. – Значит, они уже выработали стратегию и тактику борьбы
с Драгомировым и Латышевым, и стратегия эта предельно ясна – используя теорию
вероятности и мощный математический аппарат, фундаментальные труды и Глобинф,
доказать, что речь идет лишь о цепочке случайных совпадений, порожденных
скудностью имевшихся в распоряжении Латышева фактов. Сначала может оказаться,
что это единственно правильный путь – наука вполне научно отобьет атаку,
напрочь разметет наступавших, чтобы впредь неповадно было, на стороне науки
будет общественное мнение, и она обязательно победит…»
…Но победа эта не поможет ответить на многие коварные
вопросы: почему усилия Проекта «Икар» все больше напоминают попытки построить
вечный двигатель? Почему пассажиры «Картахены» стали видеть во сне прошлое? Как
удалось художникам Эльдорадо создать такие картины? Что вообще на Эльдорадо
творится? Что случилось с дядей Мозесом, и почему проваливались все его
начинания, создавая ему репутацию неудачника, невезучего, а невезучих могут
любить и уважать, но никогда не относятся к ним серьезно…
Конечно, наука возьмется отвечать на эти вопросы – на каждый
в отдельности.
«У них логика, а у меня интуиция, – подумал
Снерг, – и она ни разу меня не подводила…»
Кадомцева упрекать трудно – он не считает забавным курьезом
атаку чернорясных, он понимает серьезность ситуации и готов на решительные меры.
Все это было бы прекрасно, пойди он дальше, а сейчас самое время вести поиски
широким фронтом… но что искать? Что? Что можно подставить в формулу Латышева на
место Бога? Не пришельцев же, которые злонамеренно крадут одни планеты, коварно
подсовывают другие и всячески мешают землянам выйти к звездам… Мироздание – это
несколько абстрактное понятие? Но почему тогда у меня такое впечатление, будто
против нас действует сознательно какая-то сила? Сознательно могут действовать
Бог, Сатана и андромедяне, но я отметаю всех. Заколдованный круг… Что же?
Кадомцев, безусловно, талантливый исследователь и умный
парень, но он не стоял на ночной набережной рядом с дядей Мозесом, не видел
завораживающих картин и пришедших из прошлого снов, и полных горького отчаяния
лиц звездолетчиков, не понимающих, отчего все их труды ухают в Данаидовы бочки…
Его эта тайна не обволакивала, не заключала в себя, не проникала до души. Ему
не понять. Эту историю может разгадать лишь тот, кто сам кружится в ее темном
водовороте, и багаж научных знаний никаких преимуществ не дает, а его
отсутствие не обессиливает – наука оказалась бессильна что-либо понять, нужен
вихрь шальных еретических гипотез, карнавал безумных идей. Разве впервые в
истории познания человеком мира встречается такое? Дилетантами были Шлиман,
братья Райт и Циолковский, но помним ли мы имена иных их современников,
носивших академические мантии?
Алена улыбалась, склонив голову к плечу, и ничем помочь не
могла. Снерг встал, прошелся по кабинету, остановился перед репродукцией Васильева –
«Человек с филином», последняя картина, самая загадочная и таинственная. Сгорал
папирус с именем художника, и пламя рождало молодой дубок, символ необоримого
могущества жизни. Свеча в руке – символ вечного горения души человеческой,
освещенное ее пламенем лицо было волевым до печали и сильным до беззащитности.
И филин на его руке, распростерший угластые невесомые крылья, – его глаз
мерцал на фоне наплывающего сзади сумрака, морочной хмари, как волшебный
камень, филин хотел провидеть грозящую человеку опасность и отвести ее –
удастся ли? Гаснет за их спинами день, все ближе перламутровый туман, но филин
не сдастся, и человек не сдастся, плеть в поднятой руке не дрожит… К этой
картине можно было возвращаться и возвращаться, и каждый раз находить что-то
новое в суровой готовности человека и настороженной мудрости филина.
Снерг сел на широкий подоконник, поставил рядом чашку кофе.
В приоткрытое окно плыл почти неощутимый ночной холодок – подступала осень. За
последние четыре года Снерг провел в этом кабинете не один десяток бессонных
ночей, посвященных погоне за тайнами, однако ночь сегодняшняя ни в какое
сравнение со всеми прошлыми не шла – слишком велики были ставки, впервые его
усилия могли повлиять на дела и заботы всего человечества. Было чуточку страшно,
и каждая клеточка тела упруго напряглась – как на охоте, когда хозяин берлоги
уже донельзя разъярен жердями и вот-вот взмоет на божий свет…
Задача, не исключено, не решалась оттого, что не хватало
какой-то качественно иной точки зрения, какого-то нового допущения, их-то Снерг
и пытался отыcкать.
Теория вероятности была святой и нерушимой, но давно уже
существовал фактор, то и дело нарушавший ее постулаты и вмешивавшийся в ее
существование – человек. Даже то, что он существовал такой, само по себе было нарушением
правил – ведь по теории вероятности человек мог и не возникнуть на Земле…
Следовало проработать вопрос о том, что является мистикой, а
что – нет. Если поразмыслить, мистикой испокон веков считалось и звалось то,
что превышало на данном этапе человеческие возможности и противоречило данному
уровню развития науки. Лет триста назад, во времена ироничного Вольтера,
возвратом ко временам шарлатанских теорий астрологов автоматически стало бы
заявление, что происходящие на Солнце процессы влияют на урожаи пшеницы в
Европе и смертность среди сердечных больных в Азии или Америке. Его,
утверждение это, признали бы мракобесной поповщиной из самых лучших побуждений
– потому что понятия не имели о происходящих на Солнце процессах. Обманом
считали и «святую» воду из серебряных сосудов – пока не отыскали механизм
взаимодействия ионов серебра с водой и его последствия. И так далее. И тому
подобное…
