Откуда-то издали долетел самоуверенный, хозяйский вопль рыси
и растаял, запутавшись в темной стене сосен. Зверь не чувствовал хода времени,
перемены для него заключались только в том, что люди приносили с собой иные,
новые шумы. Существо, которое воспринимает мир исключительно через
звуки, – привычно представил Снерг сюжет. Нет, оно не слепое от рождения –
у них там не слепнут, у них вообще не бывает глаз. Подходит? Вполне. Пусть
останется в запасе до того времени, когда я устану делать фильмы и стану писать
фантастические романы. Вот только устану ли я когда-нибудь снимать?
Снерг сел в элкар и повел машину вверх по отлогому склону.
Миновал гребень, перевалил на ту сторону и медленно стал спускаться в обширную
долину. С трех сторон ее замыкала тайга, косо пересекала узенькая,
отблескивающая светлым серебром речка, и там, у излучины, Снерг увидел огни,
прибавил скорость. Фары он не включал – не хотел мешать репетирующим, да и
лунного света вполне хватало, он отчетливо видел полдюжины выстроившихся
полукругом мобилей, и рядом с ними – словно бы кусочек солнечного дня,
перенесенного сюда с другой стороны планеты, где в этот час был день. Полусфера
света, и в ней зеленели иные, не сибирские, деревья, зеленела трава, гуляли
люди. До Снерга донеслись звуки старинной музыки.
Он подъехал к крайнему мобилю, остановил элкар, тихонько
притворил дверцу, тихонько прошел к месту, откуда мог все видеть и никому не
мешать.
Спиной к нему на раскладном стульчике, ссутулившись,
подперев кулаком подбородок, сидел человек в черных брюках и черном свитере.
Левее, у аккуратной шеренги мигающих синими, зелеными и алыми лампочками
приборов сосредоточенно склонились еще пятеро, и тут же, как равноправный, не
требующий опеки член коллектива, беззвучно работал, светился дюжиной окошечек,
не уступающих в замысловатости калейдоскопу соцветием красок, компьютер сцены
«Байкал», правда, так его никто не называл – люди театра по бог знает кем
заведенной традиции именовали компьютер Мельпоменом. Справа от человека в
черном выстроилась подчиненная Мельпомену аппаратура, давно сменившая
архаические прожекторы и ставшая в современном театре привычнее, чем занавес. В
свое время Снерг начинал с фильмов о театре и с тех пор неплохо разбирался в
постановочном хозяйстве.
Он высмотрел и себе стул-разножку, тихо устроился поодаль и
стал смотреть.
Зеленого луга уже не было. Перед ними была комната без
одной, обращенной к зрителю, стены, старинная комната с высокими сводами,
жилище ученого – большой глобус с непривычными для глаза, словно неумело
нарисованными ребенком очертаниями материков (Америка узнавалась с трудом, а
Австралии с Антарктидой не было вовсе), на полках, густыми рядами облепивших
стены до высоты поднятой руки, – огромные книги в траченных мышами кожаных
переплетах, увесистые неуклюжие реторты и какие-то банки. Бледная широкая
полоса лунного света косо легла поперек комнаты, наполовину всосанная витражным
стрельчатым окном. Освещала комнату не она, а багровое мерцание – оно вытекало
из щелей, тянулось к стенам полосами багрового тумана, скрепленного
блестками-искорками, бережно овеивало фигуру в мантии бродячего схоласта и
черном квадратном берете, наконечниками стрел нацеливалось на старика в тяжелой
роскошной одежде. Это было красиво и немного жутковато – самую чуточку.
Старик шевельнулся в кресле с высокой спинкой:
– По специальности прозванье вам дается:
дух злобы, демон лжи, коварства – как придется.
Так кто же ты?
– Часть вечной силы я, – схоласт отвесил поклон,
торжественный до иронии:
Всегда желавшей зла, творивший лишь благое.
– Кудряво сказано; а проще – что такое?
– Я отрицаю все, и в этом суть моя.
Сказал Мефистофель с улыбкой, удивительным образом
отстраненной от земных эмоций и чувств. Щупальца багрового тумана колыхнулись,
словно подтверждая его слова, придвинулись к Фаусту, сплелись сетью за спинкой
кресла, готовые опутать, задушить, если будет на то воля хозяина. А хозяин
бросал и бросал все отрицающие фразы, быть может, стараясь убедить в своей
правоте прежде всего самого себя, доказать себе, что не ошибается и служит
истине.
Снерг быстро узнал Фауста, хотя его лицо изменили парик и
биогрим, – Кирилл Новицкий. Мефистофеля он узнал сразу – прекрасное
женское лицо, черные волосы до плеч, мягкая пластика, темные, как-то странно
блестевшие глаза.
«Снова Влад кого-то эпатирует, поручив роль дьявола
Алене», – подумал Снерг, покосившись на неподвижного режиссера –
казалось, Шеронин и не дышит.
Влад Шеронин был, бесспорно, выдающимся и весьма известным
режиссером, но эта нехитрая аксиома оставалась лишь первой ступенькой
лестницы – мало кто мог связно объяснить, куда она вела и откуда. Он
постоянно экспериментировал, находил оригинальные интерпретации миллион раз
интерпретированной классики, применял в спектаклях самые неожиданные
технические достижения эпохи, искал новые формы режиссуры или вовсе выводил из
игры самого себя, режиссера, писал пьесы, выступал по Глобовидению как
исполнитель песен на свои и чужие стихи, и, как это обычно бывает, эксперименты
вызывали самые полярные отзывы – одни хвалили взахлеб, другие неистовствовали в
отрицании.
Последний скандал случился в прошлом году, когда Шеронин
ставил «Гамлета». Он пригласил Неверару, одного из лучших психологов планеты,
Неверару загипнотизировал актеров и на три часа заставил их забыть двадцать
второй век – они стали древними датчанами, персонажами трагедии.
Эффект поразил, кажется, и самого Шеронина. Нет, актеры не
так уж далеко отошли от текста, хотя доля импровизации была значительной – но
это было что-то страшное и чарующее, пугающее то ли непривычностью, то ли
неподдельностью. В Эльсинор ворвалось само прошлое, на Землю вернулись
умершие тысячу лет назад люди. «Датчане», даже скрупулезно следуя тексту,
играли, по сути, совершенно иную пьесу. Слова и поступки оставались прежними, а
побуждения, толкавшие к этим словам и этим поступкам, философия, внутренний мир
и подспудные мысли героев вылились в тысяча первую интерпретацию, непохожую на
все предыдущие – потому что пьесу не играли актеры, никто не играл, на сцене
жили древние датчане. Битва критиков, театралов и шекспироведов загремела, в
общем, по привычным канонам, не менявшимся за столетия, но неожиданно этот
эксперимент заинтересовал психологов, историков психологии и философов – те
утащили казус в свои вотчины и там использовали на благо своих наук в
дискуссиях и разработках, уже не касавшихся театра и драматургии и плохо
понятных дилетантам. Снерг сделал отличный фильм, именно тогда в его жизнь
вошла Алена, а Шеронин чуточку недоумевающе раскланялся перед благодарившими
его учеными и стал работать над очередным синтез-экспериментом.
Снерг поднял голову – все кончилось, Шеронин встал и махнул
рукой:
– Конец. Всем – спасибо.
Тоненько просвиристел Мельпомен, и комната исчезла, унеслась
в прошлое, растаяло багровое мерцание, в лунной тишине осталась таежная долина
и два человека в старинных одеждах вернулись в двадцать второй век из притчи о
хитром черте, замыслившем перехитрить самого себя. Операторы, тихо
перебрасываясь профессиональными терминами, выдергивали из земли треноги
приборов. Снерг негромко похлопал в ладоши – из уважения и чтобы дать знать о
себе.
