В Уайтхаузе царила суматоха. Въезжали на прежние места сейфы
с государственными секретами и разной бумажной чепухой, временно оказавшиеся не
у дел секретарши щебетали, собравшись стайками по углам; двигали мебель,
проверяли телефоны, натирали полы, выпроваживали журналистов, вежливо просили
подождать сенаторов и генералов… и вдруг посреди этого гама и деловой суеты я
наткнулся на уоррент-офицера, вернее, он натолкнулся на меня, он летел по
коридору с лицом молодого монаха, которому вдруг явился дьявол.
– В чем дело? – испуганно спросил я. Этот офицер, наш
«атомный связной», должен неотлучно находиться возле Президента – в его
портфеле лежат коды и шифры, с помощью которых Президент, и только он, может
подать сигнал к началу ядерной войны, поднять в воздух стратегические
бомбардировщики. Выпустить межконтинентальные ракеты. Офицер молчал, клацая
зубами.
– Что случилось? – я пытался вспомнить его имя и не
мог. – Где ваш чемоданчик?
– Ч-чемоданчика нет, – он смотрел на меня шалыми
глазами. – Президент, он его… того… все разорвал – и половину в
канализацию, а половину съел…
Год в Уайтхаузе кое-чему меня научил. Я запер офицера в
ближайшем пустом кабинете. Поставил перед дверью двух агентов, дав строжайший
приказ никого и близко не подпускать. Другим я велел немедленно доставить ко
мне начальника секретной службы Стэндиша и пресс-секретаря Холла – больше я
никому не мог довериться. Через две минуты они появились в моем кабинете –
Холл, как я увидел, в одном ботинке. При всех своих недостатках детективы
секретной службы были отличными исполнителями и, окажись Холл в момент их визита
без штанов, надеть их он не успел бы…
– Положение таково, – сказал я. – Все ядерные коды
«черного портфеля» уничтожены. Вторые экземпляры есть у военных, но к ним,
разумеется, мы обратиться не можем – представляете, как они себя поведут, если
пронюхают, что оказались монопольными владельцами?
– Господи! – схватился за голову Кэл. Стэндиш
непроницаемо молчал, словно деревянный индеец перед табачной лавкой.
Я взял лист бумаги и громко прочел вслух:
– Экстренное обращение Президента к нации и дипломатическому
корпусу. Первое: Президент обратился к Организации Объединенных Наций с
предложением о немедленном ядерном разоружении. Второе: Президент направил
ядерным державам меморандум, в котором сообщает, что, как Верховный
главнокомандующий, отдал вооруженным силам приказ приступить к демонтажу всех
боевых систем, имеющих своим компонентом ядерное оружие. Третье:
рассматривается вопрос о других видах оружия массового уничтожения…
– Хватит! – заорал Кэл.
– Для начала хватит, – согласился я.
– Идиот, ты что, собираешься нести это на подпись
Президенту?
– Собираюсь, – сказал я. – Мы с тобой год с лишним
протираем штаны в этом заведении и в основном пишем речи да открываем лечебницы
для увечных кошечек. Теперь… Я хочу, чтобы у меня были дети, но не хочу, чтобы
они жили под нависшей бомбой, как тридцать лет прожили здесь присутствующие. И
вот у нас появился единственный шанс, такое выпадает раз в жизни – мы сможем
жить без бомбы…
Я думал, что Кэл опять сорвется на крик, но он выдержал
марку – достал блокнот, что-то нацарапал, с треском выдрал листок и бросил
передо мной на стол. Прошение об отставке, как я и ожидал.
– А я-то думал, что ты ничего не боишься, Кэл… – сказал я,
но он уже выбегал из комнаты. – Ну, а вы, Дик?
– Я не политик, – сказал Стэндиш. – Моя обязанность
– охранять Президента, пока он находится у власти. Чем я намерен заниматься и
впредь, с вашего позволения.
– Ну, а все-таки? Что вы-то обо всем этом думаете?
В его лице что-то изменилось:
– Да ничего я не думаю, Рой. Я это плохо умею. Просто мне
надоело все время помнить, что и я, и мои дети, мои друзья – все живут который
год под нависшей бомбой…
Итак, один союзник у меня все же был, и он стоил многих.
Было страшно, но отступать мы не могли.
– Значит, так, – деловито начал Стэндиш. – Я
вызываю всех своих парней и утраиваю посты. Нужно связаться с командованием
округа и развернуть вокруг Уайтхауза надежные десантные части. Возможно,
придется ввести в столицу танки. Списки всех, кого следует немедленно
арестовать, я подготовлю через полчаса.
– Очень мило, – сказал я. – Может быть, затребуем
еще и авианосец? Дик, мы не в Гондурасе.
– Вы болван, – сказал он. – Вы хорошо
представляете, что начнется вслед за оглашением обращения к нации? Военные…
Следует ожидать всего.
– Я считаю, что у нас это невозможно. Парашютисты вокруг
Уайтхауза, танки на улицах, аресты по спискам… Дик, мы с вами не диктаторы,
вернее, Президент не диктатор и не может действовать, словно какой-нибудь
латиноамериканский генерал. Наши двухсотлетние традиции…
– Вы серьезно?
– Да, – сказал я. – Нужно же во что-то верить,
Дик. У нашей страны, нашей системы немало недостатков, я согласен, но, несмотря
ни на что, мы остаемся демократическим государством, и я не допущу никаких
командос вокруг Уайтхауза, танков на улицах и арестов.
– А вы помните, как десять лет назад вас и вам подобных
лупила полиция, когда вы протягивали им цветы?
– Ах, вы и это знаете. Ну, разумеется… – сказал я. –
Помню. И именно потому не хочу действовать теми же методами. Все. Немедленно
соберите журналистов в Голубом зале.
Он, я чувствовал, хотел бы возразить, но долголетняя
привычка к дисциплине взяла верх – он молча щелкнул каблуками и вышел. Я
направился к Президенту.
Президент подписал и обращение к ООН, и меморандум к ядерным
державам, и через полчаса я зачитал оба документа собравшимся в Голубом зале
репортерам. Голубой зал мы выбрали не случайно, там самые широкие в Уайтхаузе
двери, но все равно троих едва не затоптали, когда журналисты ринулись прочь,
спеша в свои редакции и студии. Произошло неслыханное в нашей истории –
торопясь донести такую новость до слушателей и читателей, ни один репортер не
задал ни одного вопроса…
То, что началось потом, было похлеще пожара в сумасшедшем
доме. С экранов телевизоров как ветром сдуло ковбойские фильмы, «мыльные оперы»,
полуобнаженных красоток и даже рекламу. На экраны хлынули обозреватели,
комментаторы и интервьюеры. Ребята Гэллапа носились по улицам, теряя подметки.
Через пару часов стали поступать экстренные выпуски газет, и
я узнал о себе много нового. Утверждалось, что я мессия, сволочь, продажная
шкура, национальный герой, развратник, коммунист, алкоголик, анархист, квакер,
протестант, мужественный политик, наемник Кастро, прислужник ниггеров,
смельчак, узурпатор, наркоман, апостол нашего века, сатана. Оказалось, что я
изнасиловал школьницу в дамском туалете воскресной школы, фальсифицировал
результаты голосования в одиннадцати штатах, отбыл девять сроков за пятнадцать
тяжких преступлений и бежал, не отсидев до конца за шестнадцатое. И тому
подобное. Относительно моего происхождения и подлинного имени имелись
существенные разногласия – правые газеты дружно склонялись к мнению, что я –
высокопоставленный сотрудник примерно девяти коммунистических разведок (по
ошибке или из-за плохого знания географии одна газетка отнесла к числу стран
Варшавского договора и Андорру). Но были и другие версии: а) двоюродный брат
полковника Каддафи, б) земное воплощение Будды, в) анонимный инопланетянин в
резиновом скафандре, имитирующем человека, г) вернувшийся из Гималаев граф Сен-Жермен,
д) да какая разница, кто этот подонок, если его следует поскорее вздернуть?
