– Ну он вроде не подгонял.
– Хорошо.
«Больше времени на подготовку. Дурак. Следовало догадаться, что твои прогулки привлекут внимание. Стражник – по профессии параноик».
Грай приготовил овсянку с беконом, поделился с Кожухом. Как бы хорошо ни платили стражникам, питались они скверно. Из-за дождей дорогу на Весло развезло, совершенно. Армейские маркитанты сражались с дорогой мужественно, но обеспечивать всех не могли.
– Ну, пойдем, повидаемся с ним, – сказал наконец Грай. – Кстати, этот бекон – последний. Полковнику стоило бы подумать о том, чтобы кормиться самим.
– Говорили уже об этом. – Грай подружился с Кожухом отчасти и потому, что тот служил при штабе. Полковник Сироп играл с Граем в шахматы и вспоминал добрые старые времена, но планов не раскрывал.
– И?
– Земли недостаточно. И фуража.
– Свиньи и на желудях жиреют.
– Свинопасы нужны. Иначе все лесовики прихватят.
– Да, наверное.
Полковник принял Грая в личном кабинете.
– Когда же вы работаете, сударь? – пошутил Грай.
– Работа сама движется. Как двигалась уже веками. У меня проблема, Грай.
Грай сморщился.
– Проблема?
– Обличья, Грай. Мир живет восприятиями. А ты не соответствуешь своему облику.
– Сударь?
– В прошлом месяце у нас был гость. Из Чар.
– Я не знал.
– И никто не знал. Кроме меня. Это было нечто вроде длительной неожиданной проверки. Такое случается.
Сироп уселся за стол, отодвинул в сторону шахматную доску, на которой они так долго соревновались. Он вытащил из укромного местечка за правой ножкой стола длинный лист бумаги. Грай заметил паучий почерк.
– Взятый? Сударь?
Грай каждый раз почти забывал добавить «сударь», и привычка эта Сиропа очень беспокоила.
– Да. От Госпожи, со всеми полномочиями. Он не пережимал, нет. Но рекомендации делал. И упоминал людей, чье поведение кажется ему неприемлемым. Твое имя стояло в списке первым. Какого беса ты шляешься по округе всю ночь?
– Думаю. Заснуть не могу. Война сделала что-то… Я многое видел. Повстанцы. Мы не ложились спать из страха, что они атакуют. А если уснешь – во сне видишь кровь. Горящие дома и поля. Визг скотины и детей. Это было хуже всего. Плачущие дети. Я все еще слышу их плач. – Он почти не преувеличивал. Каждый раз, ложась в постель, он слышал детский плач.
Он говорил правду, вплетая ее в ложь. Детский плач. Дети, чьи голоса преследовали его, были его собственными невинными младенцами, брошенными из боязни ответственности.
– Знаю, – ответил Сироп. – Знаю. Во Рже убивали детей, чтобы те не попали к нам в руки. Самые жестокие из солдат плакали, видя, как матери бросают со стены своих младенцев и кидаются вслед за ними. Я никогда не был женат, и детей у меня нет. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. У тебя дети были?
– Сын, – ответил Грай тихо и сдавленно, едва не вздрагивая от боли, – и дочь. Двойняшки. Давно и далеко отсюда.
– И что стало с ними?
– Не знаю. Надеюсь, что они еще живы. Они примерно ровесники Кожуху.
Сироп поднял бровь, но промолчал.
– А их мать?
Глаза Грая стали железом. Раскаленным железом клейма.
– Умерла.
– Мне жаль.
Грай промолчал; выражение лица его наводило на мысль, что ему вовсе не жаль.
– Ты понимаешь, что я говорю, Грай? – спросил Сироп. – Тебя приметил Взятый. А это нездорово.
– Понял. А кто из них?
– Не знаю. Кто у нас из Взятых интересуется мятежниками?
– Какими мятежниками? – фыркнул Грай. – Мы их при Чарах стерли с лица земли.
– Может быть. Но есть еще эта Белая Роза.
– Я думал, ее вот-вот возьмут.
– Да, ходит такой слух, что ее еще до конца месяца в кандалы закуют. С тех пор, как мы о ней впервые услышали, так он и ходит. Она быстро бегает. Может быть, достаточно быстро. – Улыбка Сиропа померкла. – Ну, когда Комета вернется, меня тут уже не будет. Бренди?
– Да.
– Шахматишки? Или на работу спешишь?
– Да пока нет. Одну партию. На середине игры Сироп напомнил:
– Не забудь мои слова. Взятый сказал, что улетает. Но это его слова. Может, он тут за кустами прячется.
– Буду осторожен.
Еще бы. Только внимания Взятого ему не хватало. Он слишком далеко забрался, чтобы рисковать по пустякам.
Глава 12. Равнина Страха
Была моя вахта. В желудке стояла гложущая, свинцовая тяжесть. Высоко в небе весь день кружили точки. Парочка вертелась – патрулировала – там и сейчас. Постоянное присутствие Взятых было недобрым знаком.
Чуть ниже планировали в послеполуденных небесах две пары мант. На восходящих потоках они поднимались, потом, кружа, опускались, поддразнивая Взятых, пытаясь подманить их поближе к границе. Они недолюбливали пришельцев вообще, а этих – особенно, потому что те раздавили бы мант, если бы не другой чужак, Душечка.
За ручьем прохаживались бродячие деревья. Блестели мертвые менгиры, пробужденные каким-то образом от обычной спячки. Что-то назревало на равнине – нечто, чего ни один чужак не поймет.
За пустыню зацепилась огромная тень. В вышине плыл, бросая вызов Взятым, одинокий летучий кит. Порой до земли долетал едва слышный низкий рев. Первый раз слышу, чтобы кит говорил. Для них это признак ярости.
Забормотал, зашептался в кораллах ветер. Праотец-Дерево пропел возражение киту.
– Скоро твои враги придут, – произнес, менгир рядом со мной.
Я вздрогнул. Его слова напомнили мне недавний ночной кошмар, не запомнившийся, но полный ужаса.
Я не позволил себе пугаться подлой каменюги. Сильно пугаться.
Что они? Откуда пришли? Почему отличаются от обычных камней? И если уж на то пошло – почему равнина так дико отличается от всего мира? Почему она так жестока? Покамест нас терпят как союзников против более серьезного врага. Но посмотрим, сколько продержится эта дружба, когда Госпожа падет.
– Когда?
– Когда будут готовы.
– Великолепно, каменюга. Объяснил.
Мой сарказм не прошел незамеченным – просто его не откомментировали. Менгиры сами славятся сарказмом и ядовитым языком.
– Пять армий, – пояснил голос. – Долго ждать не будут.
Я ткнул пальцем в небо:
– А Взятые летают как хотят. Беспрепятственно.
– Они не чинят препятствий.
