– Нет.
– Ну как хочешь («Интересно, есть ли у него тут враги?»), но мне было бы спокойнее с тобой.
Он пристегнул ножны к перевязи. Вместе мы вышли на улицу – если так можно было назвать эту лужу грязи. Дорожный настил доходил только до казарм, с веткой на «Синелох». По всему же городу имелись лишь пешеходные дорожки.
Мы изображали зевак. Я рассказывал Следопыту истории о прежних своих визитах сюда – почти правдивые. Я пытался натянуть на себя иную личину – многословного и веселого парня. Интересно, а не трачу ли я время зря? Речи мои явно никого не интересовали.
Дом Боманца был любовно восстановлен. Но жилым не выглядел. И охраняемым – тоже. И на постамент его не ставили. Странно. За ужином я спросил об этом хозяина – тот уже определил меня как ностальгического придурка.
– Какой-то мужик туда переехал лет пять назад. Калека. Подрабатывал в Страже. А в свободное время привел дом в порядок.
– А что с ним случилось?
– Ну, месяца четыре назад, если меня память не подводит, его вроде удар хватил. Нашли его еще живым, но вроде овоща. Отвезли в казармы – он, сколько я знаю, и посейчас там. Кормят как младенца. Вам надо было того парнишку, что с вами приходил, спросить. Они с Граем большие приятели были.
– С Граем? Спасибо. Еще кувшин.
– Пошли, Костоправ, – прошептал Одноглазый. – Плюнь ты на пиво. Он его сам варит. Вкус премерзкий.
Колдун был прав. А я начал привыкать к напряженным раздумьям.
Мы обязаны попасть в этот дом. А это значит – ночь и колдовские штучки. И самый большой риск после той эскапады в Розах.
– Как ты полагаешь, это не овладение? – спросил Гоблина Одноглазый. Гоблин пососал губу:
– Подумать надо.
– Вы о чем? – осведомился я.
– Чтобы быть уверенным, мне надо посмотреть самому, Костоправ, но то, что случилось с этим Граем, на удар не похоже.
Гоблин кивнул.
– Вроде как его из тела выдернули и поймали.
– Может быть, мы сможем устроить с ним встречу. Так как насчет дома?
– Для начала надо удостовериться, что там нет серьезного овладения. Вроде духа Боманца.
От таких разговоров у меня мурашки по коже бегают. Не верю я в духов. Или не хочу верить.
– Если его схватили или выдернули, нам придется выяснить, как и зачем. Стоит иметь в виду, что жил там раньше Боманц. Любая оставшаяся с тех времен вещь могла овладеть Граем. И с нами может то же приключиться, если полезем очертя голову.
– Сложности, – пробурчал я. – Вечно сложности.
Гоблин хихикнул.
– Нишкни, – предупредил я. – А то с торгов пущу.
Часом позже началась настоящая буря. Она выла и молотила в стены. Под напором ливня протекала крыша. Когда я намекнул на это хозяину, тот закатил истерику. Чинить что бы то ни было в нынешних условиях было непросто, но необходимо – иначе дом просто развалится.
– Хуже всего с этими проклятыми дровами на зиму, – жаловался он. – На улице-то их оставить нельзя – или снегом заносит, или так водой промочит, что просушить невозможно. Через месяц тут до потолка дрова будут навалены. По крайней мере, чем меньше места, тем легче его прогреть.
Около полуночи, когда ночная смена Вечной Стражи уже успела утомиться и клевала носом, мы вышли на улицу. Гоблин проверил – вся гостиница спала.
Впереди трусил пес Жабодав – искал ненужных свидетелей. Одного нашел, но о нем тоже позаботился Гоблин. В такую ночь никто на улицу не полезет. Кроме нас, придурков.
– Удостоверьтесь, что света не увидят с улицы, – приказал я, когда мы проскользнули внутрь. – Я полагаю, надо подняться наверх.
– А я полагаю, – возразил Одноглазый, – что надо проверить, нет ли там ловушек или духов.
Я глянул на дверь. Когда я ее открывал, мне это и в голову не пришло.
Глава 29. Курганье. В прошлом
Явившийся по приказу полковника Кожух трясся, как осиновый лист.
– Придется тебе ответить на пару вопросов, малыш, – сказал Сироп. – Начни с того, что ты знаешь об этом Грае. Кожух сглотнул:
– Слушаюсь, господин полковник.
Он рассказал. И рассказал еще раз, когда Сироп потребовал вспомнить каждое услышанное слово. Он рассказал обо всем, кроме сообщения и пакета.
– Загадочно, – промолвил полковник. – Весьма. И это все?
Кожух нервно переступил с ноги на ногу.
– А к чему это все, господин полковник?
– Скажем так: письмо в пакете оказалось очень интересным.
– Простите, сударь?
– Очень длинное, хотя прочесть его никому не удалось. Совершенно незнакомые письмена. Возможно, язык Самоцветных городов. Интересует меня другое – кому предназначалось письмо? Одно оно, или их было несколько? Наш приятель в большой беде. Кожух. Если он придет в себя, у него начнутся неприятности. Серьезные. Потому что настоящие бродяги писем не пишут.
– Но, как я говорил, он пытался найти своих детей. И он мог быть родом из Опала…
– Знаю. Этому есть кое-какие свидетельства. Может быть, он сумеет убедить меня в этом, когда очнется. С другой стороны, мы в Курганье, и все необычное – подозрительно. А теперь вопрос, сынок. И ответь на него хорошо, или у тебя тоже будут неприятности. Почему ты пытался спрятать пакет?
Момент истины. От которого нет спасения. Кожух молился, чтобы этот момент не наступил. И теперь, оказавшись с ним лицом к лицу, понял, что его верности Граю недостаточно.
– Грай просил меня, если с ним что-то случится, передать письмо в Весло. Письмо в пакете из промасленной кожи.
– Так он ожидал чего-то?
– Не знаю. И что было в письме, и зачем Грай его посылал – тоже не знаю. Он просто назвал мне имя. И просил, когда я отправлю пакет, кое-что сообщить вам.
– И?
– Я не припомню точных его слов. Но он просил сказать вам, что тварь в Великом кургане уже не спит.
Сироп взвился со стула, как ужаленный.
– Ах так? Откуда он узнал? Неважно. Имя! Немедленно! Кому следовало отправить пакет?
– Кузнецу по прозванию Песок. В Весле. Это все, что я знаю, сударь. Клянусь.
– Хорошо. – Казалось, Сироп не обратил внимания на последние слова. – Возвращайся на свой пост, парень. И вызови ко мне майора Клифа.
– Слушаюсь.
На следующее утро Кожух наблюдал, как конный отряд под предводительством майора Клифа отправился арестовывать кузнеца Песка. Он чувствовал себя очень виноватым. Но он же никого не предал, верно? Если бы Грай оказался шпионом, Кожух мог предать сам себя.
Он пытался сгладить вину, ухаживая за Граем с почти религиозной самоотверженностью. Больной всегда был накормлен и чист.
