Спустя некоторое время мы были вынуждены пойти медленнее. Неестественный свет пошел на убыль и, в конце концов, стал настолько слаб, что уже и не видно было, куда ставить ногу. Ветер, по-прежнему обдувающий нас, больше не нес с собой холода, но зато все ощутимее становился хорошо знакомый тошнотворый запах.
Почувствовав этот «аромат», Гоблин пошел совсем медленно, с трудом восстанавливая дыхание.
– Давненько я не встречался лицом к лицу с богом, – сказал он. – Не знаю, получится ли из этого что-нибудь, кроме еще одной склоки.
– И как ты себе это представляешь? Никогда не предполагала, что вожу компанию с человеком, для которого затеять склоку с богом – дело привычное.
– Подумаешь… Для этого всего-то и требуется, что юношеский задор. И самоуверенность. И нахальство. Но, главное, для этого требуется море глупости и океан везучести.
– Тогда почему бы нам просто не сесть здесь и не дать возможность Тобо проявить все эти свои замечательные качества? Правда, одно меня смущает – с везучестью у него дело всегда обстояло не ахти как.
– Я и сам испытываю подобное искушение, очень сильное и искреннее. Ему позарез требуется хороший урок. – Однако голос у Гоблина звучал обеспокоенно и, может быть, даже немного испуганно. – Но у него Ключ, и сам мальчишка нужен Отряду. Он – наше будущее. Я и Одноглазый – это сегодня и вчера. – Он снова начал медленно спускаться, и моя борьба со Знаменем возобновилась с удвоенной силой.
– В каком это смысле он – будущее?
– Никто не вечен, Дрема.
Сейчас мы еле ползли. Мало было тьмы, так теперь мы погрузились в туман. Видимость стала практически нулевой, что могло кончиться крайне скверно для невысокого человека, вынужденного тащить длинный шест по узкой и непредсказуемо петляющей лестнице. Насыщенный влагой воздух был настолько плотен, что я такого и не упомню. Разве что во время осады Джайкура, когда вода, в которой плавали трупы, подступала вплотную к городу.
Внезапно далеко позади, выше по лестнице, раздался леденящий душу вопль. Мое сознание мгновенно затопили образы ужасных тварей, с ликованием рвущих на куски Сантаракситу и Суврина. Крик продолжался, приближаясь с такой скоростью, с какой не могло бы спускаться по лестнице ни одно человеческое существо.
– Что за черт? – взорвался Гоблин.
– Я не… – Крик оборвался, и одновременно, попытавшись сделать очередной шаг вниз, я обнаружила, что ступеньки кончились. Я едва не грохнулась, зацепившись Копьем за стену. Еще одна площадка, решила я, ощупывая все по сторонам ногами и Копьем, но не находя края. – Что там у тебя?
– Шаги где-то позади. Стена вправо продолжается примерно на шесть футов и потом кончается. Дальше, видимо, проход.
– А у меня стена уходит влево и потом тоже проход. Ох!
Что-то стукнуло меня в спину. Могла бы и догадаться, что, – точнее, кто. Прежде чем врезаться в меня, птица сильно захлопала крыльями.
Приземлившись на полу, белая ворона выругалась. Попрыгав туда-сюда, она поскакала в мою сторону. Это было зрелище, не сомневаюсь; жаль, что отсутствие света не позволяло мне им насладиться.
Я с трудом справилась с желанием влепить ей хорошенько. Ладно, надеюсь, она прибыла, чтобы помочь.
– Тобо!
Мой голос покатился вдаль и вернулся обратно раскатами эха, в которых, казалось, звучали отголоски отчаяния.
Парень не отвечал, но он явно двигался. Или что-то другое двигалось. На расстоянии меньше двадцати футов был отчетливо слышен шелест.
– Гоблин. Скажи, что ты обо всем этом думаешь.
– Мы ослеплены. С помощью колдовства. Тут есть свет. Я стараюсь вернуть нам способность видеть. Дай руку. Давай держаться вместе.
Ворона пробормотала:
– Сестра, сестра. Иди прямо вперед. Смелее. Тьма скоро кончится.
Ее дикция существенно улучшилась в последнее время. Может быть, потому, что теперь мы находились совсем рядом с силой, которая ею управляла.
Я начала ощупывать темноту вокруг в поисках Гоблина, нашла его, схватила, потянула к себе, уронила Знамя, подняла его и потянула Гоблина снова.
– Порядок. Я готова.
Ворона знала, о чем говорила. Сделав не больше полудюжины шагов, мы оказались в освещенной ледяной пещере. Ну, относительно освещенной, скажем так. Тусклый серо-голубой свет сочился сквозь полупрозрачные ледяные стены, как будто по ту их сторону просто был белый день. Гораздо больше света излучало все, что окружало женщину, спящую в гробу посреди просторной комнаты, размером примерно семьдесят футов на семьдесят. На полпути между нею и нами стоял Тобо, оглядываясь назад с выражением крайнего удивления на лице как при виде нас, так и всего остального, что было вокруг.
– Не двигайся, мальчик, – резко сказал Гоблин. – Даже не дыши глубоко, пока я не скажу, что это безопасно.
Фигура на помосте видна была неясно, как будто она тонула в жарком сиянии. И, несмотря на это, я совершенно точно знала, что лежащая там женщина – самое прекрасное создание на свете. И знала, что люблю ее больше самой жизни, что хочу броситься к ней и прильнуть к этим совершенным губам в страстном поцелуе.
Белая ворона чихнула мне в ухо.
И сбила настроение.
– Где мы видели все это прежде? – В голосе Гоблина явно чувствовалась ирония. – Она, должно быть, ужасно ослабела, иначе выудила бы из наших мозгов что-нибудь получше старой сказки о Спящей Красавице и феях. Где-то к югу от Моря Мук есть замок, похожий на то, что мы видим.
– Замок? Какой еще замок?
Ни в таглиосском, ни на джайкури нет слова для обозначения такого понятия, как «замок». Я понимала, что оно означает нечто вроде крепости, только потому, что потратила много времени на изучение Анналов.
– Мы находимся как бы внутри заброшенного замка. Снаружи все это место увито спящими розами и затянуто паутиной. А в центре в открытом гробу лежит прекрасная блондинка. Всем своим существом она молит, чтобы ее поцеловали и таким образом вернули к жизни. Правда, наша нелюбезная хозяйка, похоже, упустила из вида тот факт, что дрянь, являющаяся героиней этой истории, почти наверняка была вампиром.
– А я вижу совсем другое…
Очень тщательно, деталь за деталью, я описала ледяную пещеру и лежащую в гробу женщину, которую при всем желании нельзя было назвать блондинкой. Пока я говорила, Гоблин, в конце концов, наложил на Тобо искусное заклинание, которое не позволяло тому двигаться из-за потери ориентации.
– Ты помнишь свою мать, Дрема?
– Я смутно помню женщину, которая могла ею быть. Она умерла, когда я была совсем маленькой. Никто не рассказывал мне о ней. Что за необходимость обсуждать все это прямо здесь, прямо сейчас? У нас дел полно. – Я очень надеялась, что он понял, какова моя позиция.
– Давай поспорим – ты видишь идеализированный образ своей матери, отягощенный множеством неудовлетворенных сексуальных фантазий.
