* * *
Суврин все объяснил. Я сдержался и не помчался к Госпоже, не выслушав его до конца.
– Генерал Сингх держит Тобо в одиночной камере, чтобы к нему не могли пробраться Неизвестные Тени. Увидеться с Тобо он не разрешает никому. Однако мы узнали, что парень ранен.
– Очевидно. Иначе его не удержали бы никакие стены. Он пытался сделать какую-нибудь глупость?
– О да. А у меня не было лошадей, чтобы его вызволить.
– Теперь есть. Если захочешь с этим возиться. Как Госпожа?
– Мы не знаем, что произошло. Там никого не было. И мне докладывали довольно давно. В последний раз мне сказали, что она в сознании, но очень угрюма и не желает разговаривать. А девушке стало хуже. А тебе все удалось сделать?
– Очень многое. И это, вероятно, как раз и объясняет то, что случилось с Госпожой и Бубу. – В подробности я вдаваться не стал. – А тут у тебя страшновато.
– И каждую ночь становится все хуже. Друзья Тобо недовольны. И с каждым часом их недовольство возрастает. Но Аридату они не запугали.
– Попробуем это изменить. Но после того, как я увижу жену. – Или ту, которая была моей женой. Аркану я прихватил с собой. На всякий случай.
– Ничего не говори. Просто будь рядом и прикрывай меня, – сказал я ей.
Возле моего дома дежурил часовой, но поставили его не для того, чтобы он никого не впускал. Или не выпускал. Суврин поставил часового, чтобы тот вовремя его предупредил, если что-то произойдет. Мы с часовым кивнули друг другу. И Аркана жутко расстроилась: парень не заметил, какая она привлекательная юная женщина. Я-то полагал, что это видно, несмотря на балахон Ворошков.
* * *
Госпожа сидела за столиком, уставясь в никуда. Перед ней лежал начатый пасьянс, но она давно про него забыла. В стоящей рядом лампе заканчивалось масло. Она коптила, потому что фитиль давно следовало подрезать.
Куда бы она ни глядела, во взгляде ее отчетливо прочитывалось отчаяние.
Она даже утратила всякий интерес к своей внешности.
Я положил руку ей на плечо.
– Дорогая, я вернулся.
Она отреагировала не сразу. Но, узнав мой голос, резко отстранилась.
– Это сделал ты, – скорее размышляя вслух, чем действительно разговаривая со мной, сказала она. – Ты сделал что-то с Киной. – Лишь в этом «ты» я уловил человеческую эмоцию.
Я оглянулся на Аркану – она внимательно нас слушала. Наступил решающий момент.
– Я ее убил. Потому что нас к этому принудили. – Если в ней сохранилась частица богини, то мои слова должны были спровоцировать реакцию.
И я ее увидел. Но не физическую попытку отомстить, что я предпочел бы. Наверное, предпочел бы.
Она просто заплакала.
Я не стал напоминать ей о том, что ей было прекрасно известно, что этот день настанет. А вместо этого спросил:
– Как там Бубу? Как она это восприняла?
– Не знаю. Я ее не видела.
– Что? Ведь перед моим отлетом ты не хотела отойти от нее, даже чтобы поесть.
Плотину прорвало. Хлынули слезы. Она стала женщиной, какой я ее никогда прежде не видел, – распахнутой до самой глубины, словно лопнувший перезрелый фрукт.
– Я пыталась ее убить.
– Что? – не понял я. Она говорила очень тихо.
– Я пыталась ее убить, Костоправ! Пыталась убить собственную дочь! Пыталась изо всех сил и напрягая всю свою волю. Я приставила кинжал к ее сердцу! И убила бы, если бы мне что-то не помешало.
– Я знаю тебя. И знаю, что для этого у тебя имелась веская причина. Какая?
Госпожа заговорила. Взахлеб. Все, годами удерживаемое внутри, вырвалось потоком слов, сметающим на своем пути все преграды.
По времени это совпадало с моментом нападения на Кину. А охватившая Госпожу жажда убийства могла быть вызвана исходящим от Кины страхом. Он же мог вызвать и реакцию Бубу.
Госпожа еще долго всхлипывала. Я обнимал ее. И боялся за нее. Она погрузилась очень глубоко. А я был балластом почти на каждом футе ее пути вниз, во тьму.
Я ли во всем виноват? Или искрометность романтического лета юности, превратившегося в полную отчаяния дождливую осень старости?
Аркана – хорошая дочь. Она терпеливо стояла в сторонке, пережидая эту эмоциональную бурю. Она делала это ради меня, не нарушая своим вмешательством самые тяжелые минуты жизни моей жены. Когда мы вышли, я от души поблагодарил ее за это.
– Как думаешь, она сможет снова стать прежней? – спросила Аркана.
– Не знаю. Не знаю, как заставить ее захотеть этого. Если такое желание у нее появится, то мне уже не о чем будет беспокоиться. У нее железная воля, когда она хочет ее на что-то направить. А сейчас я буду лишь стараться любить ее и надеяться, что произойдет нечто такое, что зажжет в ней искорку надежды.
– Не знаю, смогла бы я смириться с тем, что полностью утратила магическую силу. Я даже могла бы покончить с собой.
– Девятьсот девяносто девять человек из тысячи живут всю жизнь, не имея и миллионной доли твоей силы. И ничего.
– Только потому, что они совершенно не представляют, чего лишены. Никто ведь не скорбит об утрате того, чего у него никогда не было.
На это мне возразить было нечего.
И я не смогу в полной мере понять охватившую Госпожу апатию, потому что мне никогда не было дано ощущать жизнь так, как ощущала ее она – во всех ее мыслимых крайностях. Она же мой образ жизни представляла себе очень даже хорошо.
И это тоже могло усугублять ее отчаяние.
138. Таглиос. Утраченное дитя
Бубу было хуже, чем Госпоже, – она потерялась внутри себя. Ее охраняли настоящие часовые. Они сказали, что она лишь лежит, уставившись куда-то в бесконечность, с тех самых пор, как пришла в сознание. Но они ни разу не испытывали непреодолимое желание прислуживать или поклоняться ей.
Одним из часовых оказался шадарит, служивший под командованием Дремы еще во времена кьяулунских войн.
– О ней заботятся Сурувайя Сингх и ее дети, – сообщил он.
Я ощутил легкий укол совести. Вдова Икбала Сингха. Дрема его ценила. Но я и не подозревал, что его семья уцелела после сражений южнее Таглиоса. Я слишком сосредоточился на собственных переживаниях и позабыл о благополучии тех, кто зависит от Отряда.
Дщерь Ночи отмыли, причесали и переодели в чистое. Она сидела в кресле-качалке – весьма необычная вещь в этих краях. За пределами своего сознания она не замечала ничего. Из уголка ее рта стекала струйка слюны на красивое белое сари – лишь чуть более светлое, чем ее кожа альбиноски. Кто-то подложил тряпочку в то место, куда попадала слюна.
Кстати, об альбиносах. Белая ворона ухитрилась примчаться сюда быстрее меня. Но нынче она вела себя очень осторожно, опасаясь меня рассердить.
