Он поприветствовал Дрему, раскрыв объятия:
– Дораби! Наконец-то! – Он упорно называл ее Дораби, потому что впервые узнал ее под этим именем. – Пока ты здесь, ты обязана увидеть главную библиотеку! Та жалкая кучка книг, которая была у нас в Таглиосе, ей и в подметки не годится. – Он обозрел нас, и радость его покинула. Дрема привела с собой грубых парней. Из тех, которые, как он считал, способны бросить книгу в костер в холодную ночь. Парней вроде меня, со шрамами, без нескольких пальцев или зубов и с кожей того цвета, какой в Стране Неизвестных Теней не видели никогда.
– Я приехала сюда не отдыхать, Сри, – ответила Дрема. – Так или иначе, но я должна получить информацию о вратах. Новости, которые я получаю с другой их стороны, не радуют. И я обязана вернуть Отряд и начать действовать, пока не стало слишком поздно.
Сантараксита кивнул, огляделся – не подслушивает ли кто? – подмигнул и снова кивнул.
Лозан Лебедь задрал голову и спросил меня:
– Как думаешь, хватит у тебя сил забраться на самый верх?
– Запросто, только дай мне пару дней. Кстати, я сейчас даже в лучшей форме, чем был в ту роковую ночь. Я сбросил немало лишнего веса и накачал мускулы.
Но все еще легко задыхаюсь.
– Лежи и отдыхай сколько угодно, старина, – сказал Лебедь. Он спешился и передал поводья одному из мальчиков, что уже выбежали нас встречать. Всем им было от восьми до двенадцати лет, и все упорно молчали, словно им вырезали голосовые связки. Все ходили в одинаковых светло-коричневых одеяниях. Этих мальчиков еще младенцами отдавали в монастырь родители, неспособные прокормить их сами. А встретившие нас мальчики уже миновали какую-то веху на своем пути к монашеству. И вряд ли мы сможем увидеть здесь кого-то моложе их.
Лебедь подобрал камень размером с небольшое яблоко.
– Я его брошу с вершины, когда поднимемся. Хочу посмотреть, как он станет падать.
Где-то в глубине души Лебедь так и остался мальчишкой. Он до сих пор мечет по воде камешки, оказавшись на берегу реки или пруда. И даже пытался обучить меня этой премудрости по дороге в Хань-Фи. Но форма моих рук и пальцев уже не та, чтобы из меня вышел ловкий метатель камешков. Теперь им уже многое не под силу. Даже держать перо уже трудновато.
Мне не хватает Одноглазого.
– Смотри только не звездани какому-нибудь генералу камушком промеж глаз. Многие и так нас не очень-то любят. – Они нас боятся. И не могут отыскать способ, как нами манипулировать. Они снабжают нас провизией и позволяют набирать рекрутов в надежде, что мы когда-нибудь уйдем. Оставив им Длиннотень. А мы им не сообщаем, что могли бы обойтись и без местного финансирования, чтобы обеспечить нашу военную кампанию за пределами равнины. За четыреста лет для нас стала естественной мысль: все, кто общается с нами, должны немного нервничать. И не надо говорить им то, чего им знать не следует.
Длиннотень. Мариша Мантара Думракша. У него есть и несколько других имен. Ни одно из них не указывает на популярность. До тех пор, пока мы можем доставить его в цепях, военачальники стерпят почти что угодно. Двадцать поколений их предков взывают к мщению.
Я подозреваю, что приписываемая Длиннотени злобность выросла во время пересказов, сделав тем самым героев, которые его изгнали, настоящими гигантами.
Хотя военачальники сами солдаты, они нас не понимают. Они отказываются признать тот факт, что они солдаты другой породы, призванные на службу ради целей гораздо менее масштабных, чем наши.
14. Страна Неизвестных Теней. Хань-Фи
Мы с Лебедем стояли, глядя из окна зала, где пройдут наши переговоры с Шеренгой Девяти. Вскоре. У них ушло немало времени, чтобы добраться до Хань-Фи, а затем изменить внешность, дабы сохранить анонимность. Из окна мы не видели ничего, кроме тумана. Лебедь так и не бросил подобранный камень.
– Я-то думал, что уже вернул себе форму. И ошибся. У меня все тело болит, – сказал я.
– Говорят, что некоторые здесь живут всю жизнь, перемещаясь лишь на этаж-другой после того, как заканчивается их ученичество и они получают задание, – заметил Лебедь.
– Такие люди уравновешивают тебя и меня. – Лебедь за свою жизнь странствовал поменьше моего, но здесь, на краю света, лишние несколько тысяч миль уже не казались важными. Я попытался разглядеть каменистую равнину, которую мы пересекли, приближаясь к монастырю, но, когда я взглянул вниз, туман показался лишь плотнее.
– Думаешь о том, что спускаться будет легче? – спросил Лебедь.
– Нет. О том, что, живя в такой изоляции, получаешь весьма ограниченный взгляд на мир. – Не говоря уже о ничтожно малом количестве женщин в Хань-Фи. Да и те, что живут здесь, принадлежат к женскому монашескому ордену, соблюдающему целибат и ухаживающему за подаренными младенцами, а также самыми старыми и самыми больными обитателями монастыря. Остальное его население состоит из монахов, все они бывшие подкинутые младенцы и все также дали обет воздержания. Наиболее фанатичные из братьев даже делают себя физически не способными поддаться искушению. А такое заставляет почти всех моих братьев содрогаться и считать монахов личностями еще более странными и причудливыми, чем ночные приятели Тобо. Никакому солдату не понравится идея расстаться со своим лучшим другом и любимой игрушкой.
– Ограниченный взгляд может быть такой же силой, как и слабостью, Освободитель, – произнес чей-то голос у нас за спиной. Мы, обернулись. К нам присоединился друг Дремы, Сурендранат Сантараксита. Ученый был облачен в местную одежду и щеголял принятой в Хань-Фи прической – то есть полным отсутствием волос, – но лишь глухой и слепой принял бы его за местного монаха. Кожа у него темнее, чем у любого из местных, а черты и форма лица больше напоминают мои и Лебедя. – Этот туман и ограниченность обзора помогают монахам избегать мирских привязанностей. И поэтому их нейтральность остается безупречной.
Я забыл упомянуть, что когда-то Хань-Фи оправдывал любого из тех, кто сотрудничал с режимом Хозяев Теней. Этот досадный исторический эпизод был постепенно выжжен кислотой времени и наглой ложью.
Сантараксита был счастлив. Он был убежден, что здесь образованным людям уже нет нужды продаваться власть имущим, дабы оставаться учеными. И верил, что даже Шеренга Девяти прислушивается к мудрости старших монахов. Он был не способен понять, что если Девятка обретет больше власти, то отношения Хань-Фи с Шеренгой скоро превратятся в подчинение. Мастер Сантараксита славен своим умом и наивностью.
– Почему? – поинтересовался я.
– Монахи настолько мало связаны с внешним миром, что не пытаются ему что-либо навязать.
– И тем не менее Шеренга Девяти предпочитает говорить с миром отсюда. – Шеренге очень нравится объявлять свои указы почаще, чтобы о них не забывали население и прочие военачальники.
– Да, это так. Этого пожелали старейшины. В надежде, что они обретут и немного мудрости, пока их власть не стала более чем символической.
