— Я рискну продолжить, — сказал Сварог. —
Поскольку все на свете — лишь скопление атомов и перемещения таковых, понятия
«добро» и «зло» становятся чисто абстрактными понятиями. И — все дозволено…
— Совершенно верно. Разумеется, это учение облечено в
гораздо более изысканные и наукообразные формы. И выражено не в пример более
многословно. На умы, надо признаться, порой воздействует. Вас, быть может,
удивит, но больше всего приверженцев «Черной пустоты» насчитывается не среди
невежественных придворных вертопрахов, а среди людей высокообразованных, с
рационалистическим складом ума…
— Иными словами, в Магистериуме, — сказал Сварог.
— Как ни печально… Когда лет пятьсот назад в одном из
земных государств некий книжник выпустил ученый труд, где впервые, пусть на
примитивном уровне тогдашней эпохи, излагались идеи «Черной пустоты», король
отреагировал быстрее, чем мудрые университетские профессора и священники.
Незадачливый автор сгорел на костре из собственных книг. Некоторые склонны
вульгаризировать этот поступок короля, считая, будто он попросту испугался:
вдруг его подданные задумаются, стоит ли повиноваться монарху, каковой, по
зрелом размышлении, есть не более чем скопище атомов, теоретическая пустота? Но
я читал королевский указ, и там есть примечательные строчки: «Поелику этот
богомерзкий труд способен отвратить незрелые умы от осознания понятий добра и
зла, уничтожив в глазах иных всякую разницу меж таковыми понятиями…» Но сейчас
книжников не жгут даже на земле. А на небесах царит и вовсе уж умилительная
терпимость… Со стороны моря донесся короткий треск, сменившийся длинным
шипением, над кораблем взлетела зеленая сигнальная ракета, описана дугу, на
несколько секунд озарив «Принцессу» и волны колышущимся тусклым свечением с
резкими тенями. И погасла еще в воздухе.
— Что это?
— Мои орлы шалят, — сказал Сварог. —
Деликатно напоминают, что они, личности и индивидуальности, озабочены
отсутствием отца-командира… Пожалуй, мне и в самом деле пора.
Как-то не так протекала беседа. Борн, помниться, утверждал,
что Ройл сможет дать ответы на очень многие вопросы — однако теперь Сварог
понятия не имел, о чем спросить…
Ройл посмотрел на берег:
— Ну да, ваша девочка раздумывает, не запустить ли еще
одну. Интересно, почему Гаудин послал с вами именно ее?
— А в чем вы усматриваете странность?
— Не знаю, стоит ли называть это странностью… Ваша
девочка — из породы так называемых всадников. Все малолетние «леопарды»
Гаудина, и мальчишки, и девчонки, подобно фигурам шакра-чатурандж, делятся на
пешек и всадников. Пешек больше. Они подвергаются обработке с применением всех
достижений науки, после чего навсегда становятся не в пример ближе к
роботоподобным боевым машинам, чем к людям. И процесс этот необратим.
Меньшинство, всадники, остаются людьми. Их мозг не подвергается… гм,
реконструкции, все ограничивается обучением боевым искусствам, а интеллект,
наоборот, стремятся развить. Я вовсе не пытаюсь настроить вас против Гаудина.
Всю жизнь питал к нему смешанные, двойственные чувства: уважаю за яростную
борьбу со всем черным и ненавижу за… иные поступки. Просто… Все его действия,
шаги, операции подчинены определенным целям, просчитанным на много ходов
вперед. Все. И вы обязаны это помнить, если хотите играть с ним на равных.
Именно девочка, именно «всадник»… Можно объяснить просто: вы новичок на Таларе
и такая спутница не в пример предпочтительнее хмурого юнца-убийцы, глухого и
слепого ко всему, что выходит за рамки конкретного задания. Но простота — не в
характере Гаудина… Особенно в случае с вами.
Глава 8
Когда никуда не спешат
Ожидание атаки стократ тягостнее самого жестокого боя — в
бою некогда думать…
Сварог уже отошел от предпоследнего, самого стремительного
этапа пути — феерическое скольжение «Принцессы» над ночным морем, доставившее к
берегу еще до рассвета, монастырь Святого Роха, где его встретили так буднично,
что стало даже чуточку обидно, завтрак на скорую руку и пятичасовая бешеная
скачка к границе, где по другую сторону, как он прекрасно видел из окна замка,
тянулись те же равнины, те же перелески.
Городок у горизонта, насколько удалось рассмотреть в
подзорную трубу, выглядел прекрасно сохранившимся, да и проходивший мимо него
тракт, упиравшийся в таганскую границу, построенный когда-то на века, казался
проложенным вчера — ни одна травинка не пробилась меж продолговатых белых плит,
уложенных на щебень и лиственничную кладку.
Вот только ничего живого не видно на той стороне, даже птиц
не заметно, как ни шарил Сварог трубой. И Глаз Сатаны не наблюдалось.
Поначалу Сварог решил, что они во множестве будут рыскать
вдоль границы, пялясь немигающими взглядами, как голодные волки у изгороди
скотного двора. Нет, до самого горизонта с зеленевшей кое-где каемкой лесов и
холмов — ни малейшего шевеления. Ну да, колокольный звон разносится далеко…
В замке, принадлежащем некоему графу, как-то связанному с
Братством Святого Роха, Странная Компания впервые за время пути оказалась в
полнейшей безопасности — и совершенно не у дел. Самого графа в замке вообще не
было, слуги двигались бесшумно, как тени, и появлялись редко, исключительно на
звук колокольчика, брат Тивадар пропадал по своим загадочным делам, прямо
связанным с завтрашним предприятием (о характере коих отмалчивался, мягко
заверяя, что все будет подготовлено должным образом и Сварогу после всех тягот
не стоит забивать этим голову), другие монахи не приходили, в отведенных гостям
комнатах не хватало только птичьего молока, благо здесь не существовало
запретов ни на мясо, ни на вино — короче, можно наслаждаться безмятежным
покоем. Если забыть, что именно им завтра предстоит, — а забыть-то не
удается. А неподалеку сидит Мара, в отличие от командира являющая собой
воплощение безмятежности, и при взгляде на ее невозмутимое личико обуревают
разнообразнейшие чувства — от грешных помыслов до желания прочитать вдумчивую
лекцию о печальной участи иных чрезмерно уверенных в себе суперменов.
Но ничего не выйдет — ее спокойствие не от излишнего
суперменства, а от полнейшего неумения бояться риска и смерти. Попытайтесь
заставить бедуина из сердца африканских пустынь проникнуться опасностями,
подстерегающими пловцов на быстрой реке с коварными омутами и голодными
крокодилами…
Сварог уютнее утвердил ноги на столе, поправил на коленях
виолон и принялся бренчать:
Над землей бушуют травы,
Облака плывут, кудрявы,
И одно, вон то, что справа —
Это я.
Это я…
И нам не надо славы,
Ничего уже не надо,
Мне и тем, плывущим рядом,
Нам бы жить — и вся награда.
Да нельзя…
Мара уже прекрасно усвоила, что эта песня в его устах
означает крайний предел дурного настроения и откровенной хандры.
