Храмов кивнул, взял ведро, вышел из домика и очень скоро вернулся, после чего поставил ведро прямо на печку.
— Ну вот так мы тут и живем… — развел руками Калачев.
Урку-емец привстал и посмотрел на черные куски мяса в ведре.
«Медведь?» — с подозрением подумал он и снова опустился на ящик.
— И давно вы здесь? — спросил Добрынин начальника геологической экспедиции.
— Да уже годика два должно быть, — ответил тот. — Вот ждем, как к нам железную дорогу построят, тогда уже и уедем.
— А-а, — промычал Добрынин. — Это хорошо. Из Москвы строят?
— Нет, тут поближе, из Томска, наверное…
— Томск? — переспросил народный контролер. Такого города он не знал.
— Да, это тысяч восемь верст отсюдапояснил начальник экспедиции.
— Ну, а чем вы здесь занимаетесь? — задал давно вертевшийся на языке вопрос народный контролер.
Мужики переглянулись и с некоторой опаской, по-новому глянули на Добрынина.
— Это ведь гостайна, — как бы извиняясь произнес Калачев. — Нельзя говорить.
— Ну, а в Кремлей-то об этом знают? — поинтересовался народный контролер.
— Конечно, знают! — подтвердил начальник геологов.
— Ну ладно, — не удовлетворив свой интерес, Добрынин вздохнул.
— К столу, робяты, будемо есть! — веселым голосом позвал Горошко. — Хто сегодня на раздаче?
— Да ты ж сам! — сказал ему Храмов. — Шо, забыл?!
— А, ну раз так! — и Горошко полез под лежанку, вытащил стопку жестяных мисок и ложки, расставил их на двух больших ящиках, заменявших стол, потом наклонился над ведром с мясом, понюхал исходящий пар, пожевал губами, принимая должное решение, и сказал:
— Готово!
Мясо порезали двумя длинными ножами на куски, и каждому досталось довольно много.
— Соль! — сказал Калачев, недовольно глядя на стол.
— А, забув! — Горошко снова нагнулся к лежанке и достал оттуда жестянку с солью. — О, вот она!
Добрынин держал в руках ложку и думал — как же ею есть мясо?
Наконец он поймал взгляд начальника и робко спросил:
— А вилки нет?
Калачев отрицательно помотал головой.
— Вилка хороша при ненужном обилии пищи, а у нас этого нет, — сказал он. — А вообще мы мясо руками едим, а ложка только для соли.
Подождав, пока мясо поостынет, народный контролер взял кусок в руку, откусил немного и принялся его разжевывать, что оказалось не таким уж легким делом.
— Это медведь? — спросил, держа в руке кусок мяса, но еще не приступив к его поеданию, Дмитрий Ваплахов.
— Нет, — жуя, кратко ответил Горошко.
Ели долго и при этом молчали.
Все больше вопросов возникало у Добрынина. Болели от непривычного напряжения десна и зубы. И становилось жарко, из-за чего народный контролер, опустив недоеденный кусок мяса в миску, встал и снял с себя кожух — теперь он стал ненужным.
Когда доели вареное мясо, вместо чая, к удивлению Добрынина, пили мясной отвар, добавив в него соли. Выпил и он предложенную кружку, и вроде даже понравился ему этот отвар. И десны сразу болеть перестали.
— Ну вот, — протянул, упершись локтями в ящик-стол, начальник экспедиции.
— А вы так и не сказали, куда едете?
— Вообще-то мне в Москву надо бы… — не совсем уверенно произнес Добрынин. — Доложить об одном деле… Я ведь — народный контролер…
Последняя фразавызвала в домике тишину, в которой глаза всех четырех геологов уперлись в сказавшего с новым уважением.
— А как же вы до Москвы? — после паузы спросил Калачев.
— Может, с этим поездом, что к вам идет? — предположил контролер.
— Ну, пока железную проложат, может и год, и два пройти, — сказал на это геолог Храмов.
— А военные здесь рядом есть? — спросил урку-емец.
— Рядом нет, — замотал головой Горошко. — Но связь с ними по рации имеем!
Добрынин задумался. В домике было тихо. И даже в раскаленной печке не слышалось шума огня.
— А мы тут по дороге трех военных похоронили! — сказал вдруг народный контролер.
Геологи проявили интерес к услышанному, и рассказал им Добрынин подробно о происшедшем.
— Надо радировать военным, — сказал Калачев, глядя в упор на Горошко. — Давай, радист, связывайся!
Горошко взял ящичек, на котором сидел за столом, оттащил его к радиостанции и там же на нем устроился. Закрутил какие-то ручки, надел на голову наушники и тут же поднял вверх указательный палец правой руки — чтоб не шумели за спиной.
Потом правая рука его опустилась на клавишу-кнопку, и зазвенел в домике прерывистый писк морзянки.
Через некоторое время Горошко схватил лежащий рядом карандаш и стал записывать точки и черточки в специальной тетради. Вскоре он отвлекся, обернулся и спросил у народного контролера:
— А как ваша фамилия будет, чтоб в Москву передать?
— Добрынин.
Радист кивнул, и снова запипикала морзянка. Наконец Горошко снял наушники, вздохнул тяжело, прогоняя напряжение, и медленно развернулся, оставшись сидеть на ящике, только теперь уже спиной к радиостанции.
— Ну что там? — спросил Калачев.
— Передал все. Про военных и танк они не знают. Не их это танк. Ихний танк, говорят, на месте уже год, потому что поломан. А вообще у них все в порядке, только попросили ваши документы проверить!
Последние слова сопроводил Горошко переводом взгляда на Добрынина, отчего народному контролеру стало обидно — что же это, считанные люди в этой глуши живут, и то такое недоверие!
Достал свой мандат из кармана гимнастерки, протянул его радисту и сказал урку-емцу, чтоб тот свой тоже показал.
— Давайте я посмотрю! — предложил начальник экспедиции, протягивая длинную сильную руку.
Прочитав внимательно оба мандата, он сжал губы, возвратил документы и както странно покачал головой.
— Мне что, мне приказали вот, я поэтому и проверил!.. — заговорил он, и в голосе прозвучало, видимо, несвойственное Калачеву смущение. — Это вам товарищ Тверин мандаты подписывал? Вы его знаете?
— Друзья мы с ним, — признался Добрынин, понимая, что все в порядке. — Когда я в Москву приезжаю, то вместе в Кремле чай пьем.
— Да, я еще спросил про транспорт, — встрял, чтобы договорить, радист Горошко. — Самолета у них нет, и, говорят, до поезда отсюда никак не добраться…
— Та чего, — вдруг махнул рукой хромой Дуев. — Поживите здесь, скоро уж железку проведут, может, через месяц, может, через два, ведь так тебе, Ваня, сказали?
