Снова заскрипели борта, и от вновь возникшей тряски заныла осколочная рана на правой руке.
А стволы уже проносились с такой скоростью, что шофер чаще не замечал их, а лишь узнавал по типичному просвисту, с которым машина пролетала мимо.
От сильнейшего напряжения шофер все-таки открыл глаза. Вокруг все так же хозяйничала темнота, и вокруг, и вверху.
А машина неслась на большой скорости, и к ее грохоту примешивался метельный присвист ветра, попадавшего в кабину через разбитое лобовое стекло. Присвист этот резал слух, и шофер, отпустив руль, попробовал заткнуть пальцем хотя бы одно ухо, но это не спасло. И тогда он пригнулся и улегся боком на сиденье, держа раненую руку на весу.
Машина подпрыгивала, подбрасывало и шофера, но он старался удержаться. Пружинное сиденье смягчало тряску, а кроме того, свист ветра остался на уровне лобового стекла, и теперь шофер почувствовал себя лучше.
Он снова закрыл глаза.
34
По нагретому солнцем булыжнику спешил маленький серый зверек. Улицы были безлюдны, в начале каждой стояла человеческая голова на каменном постаменте. У подъездов некоторых зданий лежали каменные львы, создавая видимость охраны. Редкие деревья, поднимавшиеся из земляных лунок, пробитых в сплошном булыжнике, имели вид чахлый и болезненный. Их салатовые листочки были словно вырезанными из бумаги и подклеенными к ветвям. И все-таки город казался зверьку веселым и радостным. И бежал зверек дальше, радуясь присутствию солнца и отсутствию людей.
Ласковое голубое небо будто бы тоже чему-то радовалось. Должно быть, присутствию солнца и отсутствию туч. И зверек, останавливаясь иногда на каком-нибудь перекрестке и оглядываясь по сторонам, бросал свой взгляд и туда, в ласково-голубое небо. И словно дарило оно ему в благодарность за взгляд еще больше силы. И продолжал зверек свой бег по бесконечному и безлюдному городу, не чувствуя усталости.
А когда остановился на очередном перекрестке, то уловил носиком запах ветра, дувшего с улицы, уходящей вправо. И узнал он в этом запахе море. Вспомнил далекое море, от которого он давно ушел. Оно тоже имело такой запах.
И, свернув с улицы, зверек побежал по прогретому солнцем булыжнику навстречу этому ветру. Побежал, уже не останавливаясь на перекрестках. Но и эта улица была бесконечной. И проносились мимо такие же человеческие головы на каменных постаментах, неживые львы и чахлые деревья. А улица все продолжалась и продолжалась, медленно поднимаясь к уже видимому каменному горизонту, и там дальше, перевалив за него, уходила вниз, подчиняясь закону об округлости земли.
35
Ободранный и исцарапанный, Андрей поднимался на следующую сопку, за которой других сопок видно не было. Счет дням, прошедшим после гибели Кортецкого, он уже потерял, хотя, должно быть, прошло не так много времени. Изматывающая жара усиливалась, и зудели потрескавшиеся губы, которыми по утрам он слизывал росу с широких листьев какого-то дальневосточного кустарника. Попадались ему в пути незнакомые ярко-красные ягоды, терпко-кислые на вкус. Глотал он их прямо с косточками, пытаясь хоть немного погасить постоянное ощущение голода и жажды.
Уже поднявшись на лысоватую вершину сопки, Андрей с облегчением вздохнул и огляделся по сторонам. Разогретую солнцем тишину нарушало лишь шипящее движение ветра, а впереди и внизу пускало блики ярко-синее полотно моря. От восхищения у Андрея перехватило дыхание. Никогда прежде он не видел моря и представить его себе иначе, как несколько взятых воедино рек, он не мог.
А ветер, охлаждавший воздух, нес в себе солоноватый привкус, и Андрей, вдохнувши глоток этого ветра, ощутил приятную соленость на языке и понял, откуда она и откуда ветер. И, не остановившись для отдыха на вершине, продолжил путь. Теперь это был путь к морю, путь вниз.
Еще не было слышно моря, но чайки своими резкими криками разрушили тишину, и почувствовал себя Андрей уютнее в этой ожившей шумами природе.
Иногда море исчезало из виду, но ненадолго, а только на время перехода через какую-нибудь ложбинку. А потом оно появлялось вновь и еще больше блестело на солнце, еще больше манило к себе, звало криками чаек.
Уже доступными стали для глаз и полоска песка на берегу, и мыльные барашки невысоких волн, ползущих к земле.
Все стало доступнее его глазам, но лишь на следующий день ноги Андрея остановились на песчаном берегу, а руки опустились в прохладную приятную воду, зачерпнули ее и плеснули в лицо. Вода обожгла обветренную кожу.
Солнце медленно отрывалось от горизонта.
Андрей завороженно смотрел на него, и казалось ему, что так близко видит он светило впервые. Было оно действительно огромно, и это не удивляло, ведь понимал он, что между ним и солнцем лежит всего лишь море.
Смотрел он на солнце, пока не заболели от яркого света глаза. Отвернулся он от солнечных лучей и заметил невдалеке скалы, а среди них что-то странное.
Между берегом и двумя возвышающимися из воды скалами лежал проржавевший остов корабля. Рядом, на берегу и в воде, валялись почерневшие от времени ящики, какие-то железные предметы, отполированные водой и солнцем доски.
Постояв в раздумье некоторое время, Андрей подошел к ближнему ящику и попробовал поднять крышку. Крышка отвалилась, и внутри он увидел плотно прижатые друг к другу серые кирпичики, у каждого из которых «торчал» проволочный хвостик.
Все это было Андрею незнакомо и неинтересно. Он присел на теплый песок и задумался. Место ему нравилось своей открытостью и присутствием следов человека. И решил он здесь остановиться. Окончить свой путь. Может, там, за морем, и есть люди, к которым надо было бы стремиться, плыть. Но уж очень он устал. И не хотелось больше спешить, опускаться и подниматься.
«Здесь я построю себе дом, – думал Андрей, глядя на останки корабля. – А если сил хватит, то и часовню поставлю. Будет свой маленький, но храм. Только Писания нет… А сам я не напишу».
Солнце тем временем поднималось. Продолжался прилив, и кричали чайки, кружа над берегом и кося глазками на сидящего человека, решившего остаться у моря.
36
Тропинка, на которую ступил Харитонов, оказавшись по другую сторону границы, уже многие недели вела его дальше, постепенно расширяясь и превратившись наконец в грунтовую дорогу. Эта дорога пересекала леса, поля и сады, перебиралась по мостам через реки и речушки, проходила совсем рядом с человеческим жильем, но не свернул с нее странник, чтобы подойти к людям. Не возникало в нем больше этого желания.
Теплое межсезонье начинало раскрашивать листья деревьев в яркие цвета. Высоко в вылинявшем небе пели жаворонки. Приближалось время сбора урожая.
Когда солнце стало припекать, Харитонов остановился и присел в тени придорожного дерева. Стащил с ног сапоги, размотал портянки, сработанные из одной «смирилки», и расстелил их для просушки. Растянулся на земле, положив вещмешок под голову. Дотронулся рукой до бороды, клочковатой и такой же «сапернолопаточной», какую носил он на барже. Одно время выросла она на добрых полметра, но как-то он нашел кусок стекла и, с полчаса помучавшись, окоротил ее.
