Но почему же они ждали, неизвестные охотники? А может, и не
ждали вовсе. Может, как раз старательно искали — способами, не имевшими ничего
общего с обычным полицейским сыском. Или — эта мысль была Сварогу особенно
неприятна, но могла оказаться святой истиной — попросту ждали прибытия кого-то
такого, чего-то такого, способного обнаружить дичь быстро и безошибочно. А в
игре — не только король, но и государство Горрот. Вряд ли покойный сластолюбец
Сенгал был единственным высокопоставленным равенцем, ишачащим на Горрот, а то,
что против Сварога применили слабое оружие, ничего не значит. Вернее всего,
люди горротского короля Стахора приняли поначалу убийц Сенгала за обычных
местных интриганов, почему и устроили рассчитанное на дешевый эффект «явление
призрака». А потом обнаружили свою ошибку…
Загадочные поджигательницы, не хуже чем напалмом
уничтожившие гостиницу тетки Чари и хижину бабки-гусятницы, живые факелы,
таинственным образом исчезавшие с пожарища, свидетельствовали, что игра пошла
по крупной и кое-кто не боится рассекретить свои последние достижения. Сварог
не видел фигур противника, вообще не представлял, кто против него играет и на
какие новые ходы способны эти фигуры. Правда, его пока тоже потеряли из виду,
но от этого не легче. Он заперт в Равене. Без связи с Гаудином, затеявшим всю
эту авантюру, без возможности призвать на помощь имперские силы… Полная
автономка, короче говоря. А та, из-за которой вся буча и началась, чей двойник,
порождение черных сил, сейчас восседает на троне рядом с королем, Делия, так ее
через так, Ронерская, преспокойно позирует какому-то нищему халтурщику и в ус
не дует…
Сварог попытался унять глухое раздражение. Надо думать
здраво.
И он, и Мара в состоянии отвести глаза любому — но там, где
людей много, где расположились караулы и оцепления, любой, стоящий в отдалении,
обязательно заметит беглецов. К тому же Делия отводить глаза не умеет, а без
нее бежать бессмысленно. Нет, все-таки идиотская штука эта магия с тысячами
оговорок, строгих правил, непременных условий и прочих поправок к конституции.
Где хваленое всемогущество магов? Впрочем, легенды вряд ли врут: просто ни одно
ремесло не терпит самоучек и торопыг, овладение серьезной магией, как любое
мастерство или изящное искусство, требует долгих лет и упорных трудов…
Мир, ты всех нас убиваешь,
так хоть было б в этой бойне
чем платиться.
Но таким ты пребываешь,
что отрадней и достойней
распроститься
С этой жизнью многотрудной,
для утрат нам отведенной
и пустою,
безутешной и безлюдной,
и настолько обойденной
добротою…
Как бы там ни было, герцог Орк здесь ни при чем. Равенский
азартный народ не обманул ожиданий Сварога. Когда слухи о кознях горротцев и
Орка, укравших загадку головоломки, в должной степени овладели должным
количеством умов, бомба взорвалась. Ярость усугублялась тем, что каждый, тщетно
ломавший голову над разгадкой, чувствовал себя обворованным…
Железная ограда вокруг горротского посольства устояла, но
ворота вылетели, и, прежде чем прискакала королевская конница, ни одного целого
стекла в посольстве не осталось. Поджечь его, правда, не успели, однако
парадную дверь из резного красного дерева привели в жалкое состояние. Зато от
особняка Орка остались лишь обгорелые стены. Впервые в жизни Орку пришлось
позорно бежать и скрыться в резиденции наместника императрицы, каковой,
несомненно, будучи не в восторге от такого гостя, побыстрее отослал его наверх,
в вотчину ларов-небожителей.
Отогнанные от посольства разгоряченные равенцы еще пару
часов рыскали по городу, выискивая горротцев и колошматя всех, кто имел
несчастье быть похожим на подданного Стахора. Потом на улицах появились
разъезды лазоревых кирасир. Мрачные бородатые верзилы никого не учили жить и не
воспитывали, они просто проезжали шагом с палашами наголо, строго поглядывая
из-под украшенных крыльями шлемов, однако горячие головы поняли их совершенно
правильно и понемногу рассосались с проезжей части.
Кое-кого сцапала опомнившаяся полиция, кое-кого отходили
плетями, не арестовывая, но особых репрессий не последовало. Конгер умел
выпускать пар народного недовольства и терпел подобные массовые гулянья, пока
они не заходили слишком далеко. Уже в тот же вечер по городу распространяли
печатную прокламацию горротского посла, клявшегося, что его держава не имеет
никакого отношения к покраже секрета головоломки и не намерена вмешиваться во
внутренние дела славного ронерского королевства, своего душевного соседа.
Послу, разумеется, никто не верил, но общественное мнение пришло к унылому
выводу, что концов теперь все равно не найти. Газетка, всем давно известная как
рупор полиции, громогласно заявила, что удивлена глупостью своих сограждан:
секрет головоломки есть вещь совершенно нематериальная и украсть его просто
немыслимо, ибо он остается при каждой головоломке. Это была чистейшая правда,
но ей тоже не верили по двум причинам: во-первых, из-за репутации газетки, а
во-вторых, всякому, не отыскавшему решения, не в пример приятнее было полагать
себя обкраденной жертвой темных сил, нежели тупицей. В общем, переполох был
знатный, и Сварог окончательно укрепился в убеждении, что стал, учено говоря,
важным фактором международной политики — вот только пользы от этого не было
никакой, кроме изгнания Орка…
Приходя в нее, мы плачем,
и горьки с ней расставанья
поневоле.
Путь наш муками оплачен,
долгий век — одно названье
долгой боли.
Смертным потом и слезами
достаются наши крохи
утешенья.
Но всегда приходят сами
и до гроба с нами вздохи
и лишенья…
«Господи, хоть бы переменил пластинку», — тоскливо
подумал Сварог. Хотел даже посоветовать это Леверлину вслух, понятно, в более
понятных этому веку и этому миру терминах, но удержался. К поэтам и художникам
он относился с толикой суеверного уважения — потому что они умели то, чего он
не умел и никогда не будет уметь. Быть может, сотни лет спустя Леверлин станет
для нынешнего столетия кем-то вроде здешнего Шекспира. Любое столетие и любое
общество обожают покойные таланты. Бумаги графа Асверуса продаются сейчас на
вес алмазов — и, по слухам, кто-то из архивистов Багряной Палаты обогатился
несказанно… Возможно, лет триста спустя почтенные седовласые леверлиноведы
будут паразитировать на его творческом наследии, скрупулезно подсчитывая,
сколько раз Леверлин употребил слова «любовь» и «печаль», спорить, следует ли
считать точку на семьдесят пятой странице, седьмая строка сверху,
непроставленным восклицательным знаком или сие есть мушиная какашка. И появится
толстенный труд, доказывающий, что авторы десяти предыдущих фолиантов
заблуждались, что ночь с семнадцатого на восемнадцатое Датуша Леверлин провел
не в трактире «Золотой кот», а под арестом за драку с пожарными. Чем черт не
шутит, появятся еще и костюмные фильмы с душещипательными романами, и все это
будет сплошное вранье от чистого сердца, романтики ради. А к кондитерской Риты
Гей будут водить туристов, и в примечаниях к пятому тому мелким шрифтом будет
упомянут некий барон Готар (он же Гомар или Потар, в точности неизвестно, см.
шестой том). Этак, чего доброго, и сам, ничуть на себя не похожий, угодишь в
исторический многосерийный боевик… Да и обидеться может верный товарищ
Леверлин. Еще, чего доброго, на дуэль вызовет. А это уже называется моральное
разложение, ежели подчиненный вызывает командира на дуэль.
