А в воображении вдруг снова возникает железная дверь, закрывающаяся на замки и изнутри, и снаружи. И два ключика на колечке, и колечко с ключиками, висящее на гвоздике, вбитом в стенку слева от железной двери. Вот те на! Сплошные ключи и двери, как метафоры загадок и отгадок.
79
Киев. Апрель 1985 года.
Из Днепропетровска мама действительно привозит для Димы килограмм халвы. Она возвращается в пятницу, а уже с утра в субботу мы едем к нему в полупустом автобусе.
Светит солнце. Воздух еще прохладен по утрам, но немного прогревается к полудню. А к вечеру опять остывает.
По обе стороны дороги – сосновый лес. Под деревьями еще белеет снег. Лесной снег упрямый, он растает последним, когда уже и лужи в городе высохнут.
– Что это? – спрашивает Дима, глядя на халву.
– Халва. Я же тебе обещала. Ты сам просил, – говорит мама, пытаясь скрыть нервозное разочарование.
Дима кладет щепотку халвы в рот, и на его лице замирает выражение детской тихой радости. Мама уже успокоилась. Она отламывает Диме кусочек побольше.
– Тебе не холодно? – спрашивает она брата.
Дима одет в синий фланелевый костюм. На улице все-таки не жарко, градусов двенадцать тепла. Я в куртке, мама в пальто. А он просто в больничном или, правильнее сказать, в интернатовском костюме.
– Холодно, – удивленно произносит он и, ни слова не сказав, уходит к кирпичному двухэтажному корпусу.
Мы стоим на асфальтовой дорожке. Ждем.
Вскоре он возвращается в синем халате. Чем-то он мне сейчас напоминает моряка-подводника. Точнее, только что напоминал, когда был без халата.
– Вы постойте пока, – мама поворачивает голову ко мне, – поговорите, а я схожу на пять минут к доктору.
Мы стоим с Димой друг против друга. Стоим и молчим. В руках я держу кулек с халвой. Он лезет туда все время рукой, отламывает новый кусочек – и в рот. Стоит, смотрит на меня равнодушно и жует.
Поговорить с ним? О чем? Я не знаю, о чем мы можем с ним сейчас разговаривать. Это когда спали в одной комнате, то какие-то разговоры еще получались. А теперь мы по разные стороны жизни. Я – щенок, оставленный в будке, а он – утопленный. Когда я его не вижу, мне его жалко. Когда мы вот так стоим рядом и я понимаю, что он живет, живет своей особой жизнью, моя жалость исчезает.
80
Киев. Август 2004 года. Суббота.
– Вот тебе какао! – я наклоняюсь с маленьким медным подносом к Светлане, все еще лежащей в кровати.
Светлана старается улыбнуться. Но я вижу, что ей все еще нехорошо.
За окном ярко-синее небо. Голубые стены нашей спальни словно перетекают туда, за окно.
Она садится в кровати, подоткнув подушку за спину. Берет чашечку.
– Давай сегодня покатаемся, – просит она.
Я смотрю на ее живот.
– Тебя же укачает, как в прошлый раз.
– Если я не буду завтракать, то не укачает.
– Но тебе надо есть не только таблетки для беременных!
– А ты телячью печенку купил?
– Женя купила.
Женя – наша домработница. Ей пятьдесят лет, и появляется она в квартире только в наше отсутствие.
– Ну хорошо. – Светлана поднимает взгляд на меня. – Я поем, а потом поедем кататься. На Большую Окружную.
Через пять минут я уже на кухне. Жарю печенку, нарезанную тонкими палочками.
Над плитой негромко гудит вытяжка. В животе у меня урчит. Из открытой форточки не слышно ни одной птицы. Но и гул машин снизу, с бульвара Леси Украинки, слава богу, не доносится.
Я выглядываю в окно – бульвар почти пуст.
Провожу ладонью по щеке. Надо будет побриться. Почему ее так интересуют проститутки? И тогда, в Париже. Прогулка по Сен-Дени. «Почему они такие некрасивые?» И вот уже третий раз ее тянет на Большую Окружную!
«В Киеве полдень!» – заявляет какая-то радиостанция, когда мы выезжаем на Одесскую площадь.
Светлана сидит рядом, неуклюже расставив колени в стороны и поддерживая двумя руками живот.
– Смотри, тут сегодня ни одной! – удивляется она, когда мы проезжаем одно из «базарных» мест между остановкой автобуса и коммерческими киосками.
– Устали, спят, – отвечаю я. – А все-таки, почему они тебя так интересуют?
Светлана этих вопросов не любит. Сколько я ее ни расспрашивал, только плечиками пожимала.
– Мне кажется, они что-то знают, – неожиданно говорит она.
– О мужчинах?
– О жизни. О трудностях… Об опасности…
С этим трудно не согласиться. Я киваю.
– Все-таки древнейшая профессия, – добавляет она.
– Да, но нет возможности для карьерного роста!
Она услышала в моих словах иронию. Обернулась.
– Тебе этот джинсовый комбинезон не очень идет, – говорю я, не сводя глаз с дороги.
Получилось. Она не будет меня критиковать за мою «неуместную иронию». Прикусив нижнюю губу, Светлана смотрит на свой комбинезон для беременных. Ее мысли сейчас просты и понятны. «Это временная спецодежда. После родов – нормальная жизнь и нормальные платья».
– Останови!
Я жму на тормоз. Смотрю на бровку и встречаюсь взглядом с худенькой девушкой в брючках-дудочках и футболке с надписью «FUCK YOU!» У нее остренький носик и такой же острый, вызывающий взгляд. Надменные тонкие губы и какая-то дешевая цепочка с кулончиком на шее.
Светлана тоже смотрит на нее. Потом поворачивается ко мне:
– Возьми у нее номер телефона и спроси имя!
Уже выйдя из машины, я тяжело вздыхаю. Подхожу к девушке. Девушка ехидно улыбается. Спрашивает:
– Что, хочешь втроем?
Я отрицательно качаю головой.
– Фройндшафт-дружба, – пытаюсь шутить я, все еще не понимая смысла желаний Светланы. Неужели я в самом деле снимаю проститутку для своей жены? – Жена попросила ваш телефончик и имя!
Девушка направляет свой взгляд в сторону машины. Смотрит на Светлану, приоткрыв в задумчивости ротик.
– Она у вас что? Она… – Видимо, фантазия у девушки слабенькая, и она просто не находит слов для окончания вопроса.
– Она у меня хорошая и ласковая, – говорю я.
– Ну ладно, – девушка пожимает плечиками.
Я протягиваю на открытой ладони ручку и понимаю, что не взял с собой листка бумаги. В маленькой сумочке, переброшенной через ее плечо, вряд ли будет записная книжка.
Девушка берет ручку и прямо на моей ладони пишет: «Жанна 444-0943».
