— «Рассеял сибирскую язву» — два, пять, девять, один, — однообразно бежала его речь. Проверяя себя по астрономическому хронометру, вмонтированному в корпус обыкновенного «Зенита», Волков каждую минуту повторял по 10 кадров шифра.
— «Убиваю офицера-контрразведчика» — девять, три, пять, семь.
— «Взрываю электростанцию» — два, пять, девять, три.
Сквозь облака показалось остывшее лилово-жёлтое солнце. Его ослабевшие лучи скользнули по напряжённому, одеревянелому лицу Лайта.
Полковник Лайт тренировал память дважды в день, независимо от обстановки: слушал ли он пение жгучеволосой гейши, пил коктейль в зеркальном холле фешенебельного ресторана или летел на реактивном истребителе.
Ещё лилось мягкое сияние догорающего дня, ещё кричали вороны, когда Волков подошёл к своей бревенчатой избе на три окна. Но прежде чем войти, Лайт, верный инстинкту самосохранения, осмотрелся кругом. Потом он принёс бинокль из избы и ещё раз проверил скалы на берегу Алмана, деревья вдали, камни вокруг, особенно долго вглядываясь в безмолвное поле.
Вернувшись в дом, он принялся за последнюю часть своей ежедневной тренировки. В быстром и чётком темпе Волков ударял воображаемого противника коленом, ногой, нокаутировал его левой, правой рукой, ударял головой в зубы, в сонное сплетение, бежал и прыгал на месте, полз по полу. Чёрная рубаха полковника стала тяжёлой от пота. Волков-Лайт был красен, как земляничное мыло, но дыхание его шло ровно, хотя и стремительно. Три десятка лет упражнений приучили его организм к повышенной физической нагрузке, и каждый, кто знал безобидного старика Волкова, любящего посетовать на старость, на смерть старухи и гибель детей, был бы несказанно поражён, если бы увидел его сейчас.
Два с лишним десятка лет Лайт с неизменным успехом служил в 12 странах и больше всего в Англии, Китае, Японии, а теперь — в СССР. За этот год Лайт убедился, что у русских большое и сложное сердце.
Лайт происходил из старинной аристократической семьи пуритан, бежавших из Англии ещё в 17 веке. Из колледжа Святого Мартина он вынес хорошие манеры, уважение к дружбе, умение держать язык за зубами, играть в рэгби, плавать, драться на рапирах, разбираться в сорока породах собак, стрелять из охотничьих ружей всех калибров. Восемнадцатилетний Дэррик Лайт по решению отца, бригадного генерала, и по собственному влечению поступил в разведку. «Разведка — привилегия аристократов», — любил говорить его отец.
Службу Лайт начал в буцах солдата, испытав всю тягость армейской лямки. Первое задание отца-генерала было несложно, как верёвочная петля: «Узнай психологию простого человека. Научись входить в его доверие».
И молодой Лайт хвалил грубые сорта вина и табака, сиплым голосом пел «Янки Дудл», лихо топал ногами, говорил сальности о толстых женщинах. Двенадцать месяцев задания № 1 сняли с его тела десять фунтов веса, вернув затем все девятнадцать и обогатив его драгоценным уменьем обращаться с людьми, которые, быть может, всю жизнь не поднимутся выше капрала.
Далее Лайт наёмным рабочим убирал кукурузу, овёс, пшеницу. Это задание он также выполнил на предельное число баллов — «десять». Потом шли мастерские, шахта, домна, кочегарная трансокеанского лайнера, поездка по Южной Америке, Азии, Африке, Европе. За пять лет Лайт прошёл многие виды тяжёлой работы с неизменной отметкой — «десять», что дало ему первое офицерское звание и значок большого орла на фуражку. Но за всё время после выхода из армии он ни разу не надел военной формы. С двадцати трёх лет Лайт в любых условиях и даже при недомогании, пользуясь особыми приёмами запоминания, повторял фамилии людей, цифры кодов, методы тайнописи, тренировался в стрельбе, боксе, применении ядов. Языки он начал учить с четырёх лет под наблюдением экспансивного француза, затем — краснощёкого немца, далее — американизированного японца Сасаки и, наконец, — жёлтого Чуна из китайских кварталов Сан Франциско.
Сейчас, окончив обычную серию своих упражнений, Лайт хотел уже двинуться к реке, чтобы зажечь ацетиленовые фонари бакенов, как вдруг тревожно остановился, резко повернув голову: его внимание привлёк громкий свист, донёсшийся откуда-то со стороны реки.
Несмотря на всю надёжность нервов, Волков был захвачен врасплох. Быстрым шагом он вернулся в комнату и сел за стол.
28. Ночной гость
Свист был условным сигналом тревоги: он предупреждал о чрезвычайном ночном визите, который Волков разрешал своим людям лишь в случае большой опасности.
Быстро перебрав в памяти всех своих подчиненных в Ясногорске, Лайт, наконец, догадался, кто мог быть его неожиданным гостем. Лишь после этого он направился к лодке и, борясь с сильным течением, стал грести от бакена к бакену.
Вернувшись, Волков, не спеша, зажёг керогаз, поставил на него щи и стал резать помидоры. Когда щи сварились, Волков подоил козу. Было совершенно темно, когда где-то у забора раздался сильный свист, напоминающий свист бурундука, но только более резкий и громкий. Большая овчарка Руслан бешено залаяла, бросаясь на калитку. Держа фонарь, Волков, ссутулившись, подошёл к забору:
— Кого бог послал в такую темень? — условным паролем спросил он.
— Доброго человека, — паролем же ответил голос Будина.
И, придерживая Руслана за ошейник, Волков пропустил гостя в дом.
— Доброго житья, Иван Лукич! — начал Будин.
— Здоровьица вам, Николай Николаевич! — говорил Лайт, играя роль бакенщика и сверлящим взглядом окидывая высокого седоватого человека в костюме дачника- рыболова. Перед ним, несомненно, стоял Будин с его неподражаемой манерой держаться.
— Садитесь, гостем будете, — продолжал Волков, сутулый, широкий старик. — Вот всё один, скучаю. Хорошо, что ко мне заехали, — и вдруг, не спуская неподвижных глаз с лица Будкна, резко спросил: — Зачем пришли?
И, выпрямив спину, расправив плечи, Лайт поднялся во весь рост, придав своей голове горделивую посадку. Теперь перед Будиным стоял невозмутимый, холодный полковник — человек сорока профессий, убийца многих десятков людей, кавалер Ордена Чёрной Волчицы, высшей награды разведчика в стране Лайта. Полковник читал тревогу и неуверенность в глазах своего помощника, видел по всему облику Будина, что тот утратил своё обычное бесстрашие.
— Иван Лукич, — начал Будин, — есть перебои...
— Садитесь, — пригласил шеф и подвинул табуретку. — Прошу повечерять со мной.
После ужина, за которым Будин выпил лишь козьего молока и съел чашку ягод с сахаром, разговор продолжался.
— Видите, шеф, только крайний случай привёл меня к вам.
Это были слова, которые Будин тщательно обдумал.
— Как добрались сюда?
— Поездом до станции Граниты. Там переехал на лодке. «Рыбак я, — сказал ребятам. — На утренний клёв собрался».
— Хвостов не тянулось?
