Чандрасекар вздрогнул.
— Что? Что случилось?..
Мне пришлось ещё раз рассказать обо всём. Слушая, Чандрасекар не спускал глаз с экранов. Я невольно следил за его взглядом. Светлые линии, змеившиеся на боковых экранах, постепенно бледнели, сливаясь с фосфоресцирующим фоном. Зато на среднем экране светлая полоса проступала всё ярче.
— Лао Цзу там? — спросил Чандрасекар, когда я кончил. Жужжание аппарата прекратилось. Контрольные лампочки погасли, боковые экраны посветлели, а на среднем появилась неподвижная, дважды изогнутая кривая. Глаза у Чандрасекара сузились и засверкали.
— Так она периодическая! — вскричал он. Потом на губах у него проступила слабая, немного виноватая улыбка. — Вам кажется бесчеловечным, что я в такую минуту...
Голос у него прервался, он покачнулся, отступил на шаг и прислонился к блестящей боковой стенке пульта. Падавший сверху свет подчёркивал глубокую впалость его висков и щёк. Только сейчас я понял, что он в последнее время не отходил от «Маракса». Днём и ночью горела красная лампочка над дверью кабины.
Математик закрыл глаза и слегка шевельнул плечами, словно желая сбросить невидимую тяжесть.
— Это ничего, — сказал он. — Они вернутся, если... — Он не окончил. Где Арсеньев?
— Наверху.
— Могли бы вы позвать его? Скажите — очень важно.
Я нашёл астронома на палубе. Склонившись над гравиметром, он напряжённо следил за его стрелкой. Рядом с ним красновато расплывался в густом тумане яркий толстый, как колонна, луч прожектора.
— Напряжение пока не растёт... — отозвался Арсеньев тихо, словно не слыша меня. Я повторил, что Чандрасекар просит его спуститься. Он вдруг выпрямился. — Что, уже? Ну, какая она?
Я не понял, о чём он спрашивает, но, вспомнив восклицание математика, ответил наудачу:
— Периодическая.
Арсеньев, не говоря больше ни слова, кинулся к шлюзу.
— Ехать мне на берег? — крикнул я ему вслед. Он остановился.
— Нет! Вы ничем не можете помочь! Следите, пожалуйста, за радаром и за прожектором. Ракетница вон там, рядом.
Он исчез в колодце шлюза.
Долина была наполнена горячим, лениво клубившимся дымом. Корпус ракеты чернел в нём, как плавающая по волнам мёртвая туша кита. Рядом с прожектором стоял портативный радароскоп с двумя эллиптическими антеннами, направленными в сторону берега. Обеими руками я вцепился в металлическое кольцо штурвала. На экране виднелась бухта, по которой должны были вернуться товарищи. Сейчас она была пуста, только тянулись облачка дыма, более тёмного, чем туман. Я взглянул на фотоэлемент, расположенный под экраном. Он показывал температуру береговых скал: двести шестьдесят градусов. Руки мои сжали металлические рукоятки прибора. Двести шестьдесят градусов! Температура воздуха тоже сильно поднялась; он нагревался, как в печи: восемьдесят, восемьдесят пять, девяносто градусов... Долго ли может выдержать человек, даже в защитном скафандре?
Минуты шли, и каждая казалась вечностью. Явственно слышалось шипенье воды, закипавшей от соприкосновения с раскалёнными береговыми скалами. Я поворачивал антенны то в одну, то в другую сторону и хотел уже перестраивать их, как вдруг в поле зрения что-то мелькнуло: шёл человек!
У прожектора стоял внутренний телефон. Не снимая трубки, я включил длинный звонок и снова припал к радару. Тёмное пятно медленно двигалось среди скал... исчезло ненадолго... снова появилось... потом распалось на два меньших, странно искажённых...
И вдруг я отчётливо увидел: двое несли третьего. Они старались добраться до моторки по камням у берега, но между последним камнем и моторкой лежала тёмная полоса воды. Они остановились, очевидно совещаясь. Как я жалел, что не отправился туда, несмотря на приказание астронома! Я мог бы им помочь. Я кричал, давал им советы, не сознавая, что они не могут меня услышать. И вдруг один из них сделался меньше. Я понял: он наклонился, чтобы подтянуть моторку за канат, которым она была привязана к берегу. Но это было невозможно, так как мешали подводные рифы. Будь они одни, им легко бы удалось перескочить через эту полутораметровую полоску воды, но третий... Было мгновение, когда я хотел уже бежать к фалрепу, но тут человек, тянувший за канат, оставил свои попытки, повернулся к своему спутнику и сделал знак. Оба подняли неподвижное тело и, держа его высоко над головой, вошли в кипящую у берега воду. Погрузившись в неё по пояс, окутанные клубами пара, они перебросили своего товарища через борт в лодку и вскарабкались туда сами. Прошло ещё несколько бесконечно долгих секунд, и мотор зашумел. Лодка двинулась.
— Почему вы кричите? Почему вы так кричите? — вот уже несколько раз повторял мне Арсеньев. Позади него стояли в скафандрах ещё двое — Тарланд и Чандрасекар. Я совсем не замечал, что смеюсь и кричу от радости.
Когда лодка подошла к трапу, мы втроём кинулись к ней.
— Меня не надо, я сам, — простонал Солтык, когда с последней ступеньки лестницы я протянул руку, чтобы помочь ему.
— Я сам... Скорее профессора Лао... У него разорван скафандр...
ПРОФЕССОР ЛАО ЦЗУ
Мы внесли Лао Цзу и Осватича в шлюзовую камеру, — они оба были без сознания. Я задержался на палубе, чтобы втащить моторку, а когда спустился в коридор, Райнер и Тарланд укладывали их на носилки: оба были в скафандрах, как их вынесли из лодки, и только шлемы лежали на полу. Были видны их восковые, покрытые потом лица. Я хотел помочь, но Арсеньев велел мне идти в Централь. Нужно было немедленно взлететь.
Из-за всех этих волнений я совсем забыл о том, что происходит в долине. На экранах телевизоров вились желтоватые клубы, словно дым горящей серы. Ракета взлетала и падала на волнах. Всё вокруг превратилось в кипящий котёл, в котором раздавались глухие шумы, шипенье, свист. Когда я вошёл в Централь, в тучах загрохотали первые раскаты грома.
Я включил атомный двигатель и, не ожидая, пока он заработает на полную мощность, перевёл рычаги «Предиктора» на старт со вспомогательным горючим. Раскалённые газы ринулись в воду. В глухом бурлящем кипении «Космократор» рванулся, потом некоторое время двигался боком, поднимая огромную волну, затем разогнался, уже не чувствуя, как бьют в него водяные горы, и под острым углом взвился в просторы бушующего ветра. Береговые скалы изгибались и искривлялись на экране, словно в судорогах: боясь столкнуться с ними, я всё форсировал работу турбореакторов и вздохнул свободнее только тогда, когда заработали главные двигатели. Они загудели так мощно, что заглушили плеск волн и шум ветра. На экранах мелькали голубовато-белые струи дыма. Потом мы попали в тучу, чёрную, как густой лес. Я волновался, так как впервые стоял у «Предиктора» один в опасную минуту взлёта. Но пока всё шло хорошо. Ветер свистел в оперении, двигатели работали равномерно, скорость возрастала. Между тучами всё время взлетали струи фиолетового огня, рассыпаясь с протяжным грохотом.
