— Потому, что вы подверглись такому же обману зрения, как и Осватич. Обозначим точку, в которой исчез Осватич, буквой «О». Покажите, пожалуйста, в каком направлении вы его искали?
— В этом и в этом, — ответил я и пририсовал стрелки к точке, поставленной физиком.
— Так вам казалось, — возразил он, — но это был обман зрения. В действительности вы двигались вот так:
— Но почему же?
— Потому что так вам подсказывало зрение, а зрение — раб света. Световые лучи близ границы сферического пространства изгибаются, как показывают нарисованные стрелки.
Я поднял глаза на физика.
— Вам всё это было известно, когда вы туда пришли, профессор?
— Нет. Я знал только, что тяготение увеличилось. Вы помните, как мы ходили, наклонившись набок, словно падая?
— Да! В самом деле! Я даже спросил вас...
— Мы наклонялись потому, что к нормальному тяготению, направленному вертикально вниз, прибавилось влияние тяготения Белого Шара. Это навело меня на разгадку.
— И этого было достаточно?
— Я в конце концов физик, — произнёс Лао Цзу.
— А как вы нашли Осватича?
— Чтобы войти в сферическое пространство, нужно было пользоваться другим проводником, а не зрением.
— Каким? Я не могу догадаться.
— А это как раз нечто очень важное... То, чему была посвящена вся наша работа... Вы всё ещё не догадываетесь? Труба! С помощью индукционного прибора я отыскал её эхо и пошёл по этому следу... он и привёл меня к Белому Шару. Сферическое пространство искривляет только световые лучи, но не материальные предметы.
— Как это просто!
— Верно? Мы связались верёвкой с инженером... он остался снаружи сферического пространства, а я вошёл в него и обнаружил там Осватича. Любопытной было зрелище, — прибавил Лао Цзу помолчав. — Верёвка тянулась от меня и вдруг в воздухе оборвалась посередине.
— Как посередине?
— Ну, а где же, по-вашему?
— На границе...
— Границу сферического пространства нельзя увидеть. Сейчас нарисую ещё и то, что увидели мы с Солтыком, когда соединявшая нас верёвка пересекла в какой-то точке границу сферического пространства. Вот так было в действительности,
а так видели её мы: он извне, а я изнутри.
— Поразительно! — заметил я.
— Дело привычки. Это не удивительнее, чем увидеть ложку как бы преломлённой, если опустить её в стакан с водой.
— А зачем вы связались верёвкой с Солтыком? — спросил я. — Разве труба не могла вас вывести так же, как и привела?
— Могла, — равнодушно отозвался физик, — но я боялся потерять сознание. Температура всё время повышалась.
— Где вы разорвали скафандр? И, профессор, — вырвалось вдруг у меня, я видел вас входящим в воду! О, это было!.. — у меня не хватило слов.
— Конечно, она была горячая, — произнёс Лао Цзу. — Итак, мы обсудили кое-какие явления, которые нам пришлось наблюдать. Позволю себе воспользоваться Примером профессора Арсеньева. Он сравнил нас с муравьями, попавшими внутрь пишущей машинки. То, о чём мы до сих пор говорили, было только некоторым объяснением действий самой машинки, но мы ничего не узнали о гораздо более важной вещи: о том, кто пишет на этой машинке и что он пишет. Я был бы рад, если бы профессор Чандрасекар поделился с нами своими выводами, так как именно он завершил это дело.
— Которое начали вы, — заметил математик.
— Которое мы выполнили вместе, — возразил Арсеньев, — ибо каждый из нас делал то, что ему положено.
Чандрасекар стал перебирать лежавшие перед ним снимки и бумаги, пока не нашёл дважды изогнутую кривую, ту самую, которую несколько часов назад я видел на экране «Маракса». Глядя на неё, он заговорил:
— В основе Белого Шара должен лежать вакуумный ускоритель, в котором атомы приобретают почти световую скорость. Согласно закону преобразования Эйнштейна создаются огромные массы, — они-то и служат источником гравитационного поля. Для получения этих масс нужна энергия в количестве миллиардов киловатт. Она поступает в Белый Шар по одиннадцати трубам, в каждой из которых ток имеет свой особый ритм. Я напоминаю об этом, чтобы подчеркнуть, что без «Маракса» мы не разобрались бы в анализе колебаний. Теперь мы знаем, что каждый цикл деятельности Белого Шара длится двести девяносто шесть «часов и состоит из двух основных фаз. В первой, положительной, возникшее тяготение прибавляется к тяготению планеты. Во второй фазе, отрицательной, тяготение Белого Шара вычитается из тяготения Венеры. Как вы видите, каждая фаза слагается из целого ряда меньших зубцов... Мы прибыли сюда в то время, когда напряжение поля было положительным, но уже значительно ослабело, а неприятности, испытанные нами, были вызваны вот этим небольшим подъёмом кривой.
Все склонились над столом, вглядываясь в место на снимке, указанное математиком, а он продолжал:
— Хуже было бы, подлети мы к Венере в период отрицательной фазы... Человек, например, приближаясь к шару, перестал бы притягиваться планетой, мог взвиться кверху, как воздушный шар, и улететь в межпланетное пространство... Но не в этом дело. Всё это, по словам коллеги Лао, относится лишь к объяснению работы машинки. Самое важное сейчас — ответить на вопрос: что может означать этот сложный цикл гравитации, продолжающийся двести девяносто шесть часов, по окончании которого все колебания и пики начинают повторяться с самого начала? Каково может быть назначение, какой смысл скрывается в этих мощных толчках энергии?
Математик приостановился. Затем, постукивая при каждом слове пальцем о стол, продолжал:
— Сами по себе явления, вызванные Белым Шаром, не могут поразить или удивить нас, исследователей и учёных. Поражает и удивляет нечто совсем другое: всё это не имеет никакого смысла и ни для чего не предназначено.
Я почувствовал, как у меня сжимается сердце.
— Что... что вы хотите сказать, профессор? — спросил я, невольно понижая голос.
— Только то, что сказал. Я не могу добавить к этому ни единого слова.
— Но позвольте, я не понимаю, почему создание такого полюса тяготения не имеет никакого смысла? Может быть, мы на Земле не сооружали их, но...
— Вы меня не поняли, — заметил физик. — Мы знаем, для какой цели можно устроить полюс тяготения. Я подразумеваю взлёт космических кораблей.
