Тишина была такая, что я слышал шорох, с которым катилось по бумаге колёсико прибора в руках у физика. Шаги Арсеньева раздавались в этой тишине равномерно, спокойно, как стук маятника.
— Я приказал Солтыку изменить курс, — добавил астроном немного приглушённым голосом. — Сейчас мы летим туда, откуда к Мёртвому Лесу ведут силовые трубы...
Ничто не изменилось. Инструменты оттягивали мне руки, я не двигался с места, только сердце начало биться медленно и сильно, как перед битвой.
— Профессор, разве они...
— Не спрашивайте. Сейчас ещё ничего нельзя сказать. Пойдёмте в Централь; мы пролетели уже семьдесят километров. Цель должна быть близко.
Мы прошли через коридор. Арсеньев осмотрел приборы «Предиктора» и обернулся к Солтыку.
— Мы снизимся сейчас на шесть тысяч метров.
Он проверил курс, которого мы должны были держаться.
— Когда появится свет, позовите меня.
— Какой свет, профессор? — спросил я.
— Сами увидите.
С этими словами он вышел вслед за китайцем. Солтык передвинул рычаги «Предиктора». Корабль начал снижаться. Звёзды исчезли, и телевизоры потемнели. Мы переключились на радар. Экраны позеленели, но их свечение только обманывало нас. Некоторое время мы летели вслепую. Потом в этом непроглядном мраке появился серый отсвет, словно перед рассветом, хотя ночь настала всего часов двадцать тому назад. Когда мы сообщили об этом Арсеньеву, он велел ещё больше снизиться. Мы теряли высоту, спускаясь до четырёх, трёх, наконец двух километров. На востоке в тумане проступал неподвижный серый свет; под нами проносилась большая, окутанная мраком равнина.
Я стоял у экранов между Арсеньевым и Солтыком. Мы спускались, чтобы приземлиться. Несколько минут «Космократор» падал наискось, словно летящий к земле нож, потом сильно дрогнул. Темноту разорвало пламя. Сотрясая воздух гулом тормозящих двигателей, корабль летел над самой поверхностью почвы. Пучки разлетающихся во все стороны магниевых ракет освещали нескончаемые ряды холмов, волнующихся, как вода, в мигающем, трепещущем блеске. Люки на дне раскрылись. Два ряда широко расставленных гусениц со свистом рассекали воздух. Ещё раз загудели носовые сопла, и в пламени выхлопов показались ряды песчаных бугров. Лёгкое, но явственное содрогание пронеслось по всему корпусу: передняя пара гусениц на миг прикоснулась к вершине холма, потом мощный толчок швырнул нас кверху. Ракета мчалась с пронзительным скрежетом, всё тяжелее оседая на шасси. Струи песка стегали по корпусу, осыпаясь по нему с глухим шумом: Пол под ногами у нас дрожал и подскакивал на неровностях, словно корабль снова хотел взвиться в воздух. Эта дрожь постепенно сменялась всё более спокойным колыханием. Корабль ещё раз накренился, выпрямился и остановился. В тишине слышалось только шипенье воздуха, наполняющего цилиндры амортизаторов.
Не прошло и получаса, как нижние дверки раскрылись, и по спущенной наклонной плоскости съехал гусеничный автомобиль. Я занял место за рулём, рядом со мною сел Арсеньев, установив индикаторы излучения на расстоянии вытянутой руки. Солтык и Райнер поместились сзади: опираясь на перекладины вертикальной колонны, служившей штативом излучателю, они могли осматривать местность через верхние стёкла, не теряя из виду аппаратов, размещённых по стенам.
Автомобиль выкарабкался из глубокого рва, пропаханного «Космократором» в рыхлом песке. Мы направились на восток. В лучах фар видна была мрачная однообразная местность до самого горизонта, плоская, пересечённая низкими волнами мелкого, буровато-жёлтого песка. Лишь кое-где торчали менее поддающиеся выветриванию глыбы, отполированные, как стекло. Дул сильный попутный ветер он двигал перед собою летучие пески, поднимал с вершин холмов развевающиеся клубы пыли и швырял их на панцирь нашего автомобиля. Изредка попадались одинокие известняковые скалы, окружённые глыбами поменьше, обветренные и побуревшие. В лучах фар от них падали длинные плоские тени, убегавшие в противоположную нашему движению сторону.
Через некоторое время мы заметили длинный низкий вал, тянувшийся как раз в том направлении, в котором двигалась наша машина. Подветренный склон вала был твёрдо укатан. Поднявшись на него, мы увидели, что по верхнему гребню вала идёт неглубокий желобок, который мог служить довольно удобной дорогой, так как по устилающему его дно щебню, смешанному с сухой тёмной глиной, ехать было легче, чем по песку.
Серебристое, поднимающееся до облаков зарево занимало уже полнеба.
Вал всё понижался, пока не сравнялся с поверхностью почвы. Ещё десять минут быстрой езды — и на горизонте, у самой черты его появилась яркая белая полоса. Над ней видны были светлые выступы. Когда мы въехали на гребень одного из последних холмов, нам открылся широкий вид.
До самого горизонта простиралось море голубоватых силуэтов. Разделённые полосами полумрака, светились предметы, чуждые глазу, как буквы незнакомого шрифта: звездообразные, многочленные корпуса, сталагмитоподобные башни, ротонды с вогнутыми, покосившимися стенами, террасообразные бастионы, — и всё это сияло голубоватым светом, который где-то вдалеке сливался в туманные неподвижные силуэты, опоясывающие горизонт огромным серпом. Над всем этим пространством дугами шли белые арки, образуя огромную сеть лучистых сводов.
— Город... — прошептал я. Рука сама невольно уменьшила обороты двигателя, и автомобиль остановился у склона холма. Волны песка за пределами света фар были озарены далёким призрачным светом.
Я взглянул на астронома:
— Поедем?
— Мы для того и прилетели с Земли, — ответил Арсеньев.
Я отпустил тормоз — автомобиль тихо съехал вниз. Потом двигатель заработал, и я прибавил газу. Арсеньев дотронулся до моего плеча и велел уменьшить скорость. Я наклонился к переднему стеклу, чтобы охватить взглядом большее пространство. Теперь мы делали не более двадцати километров в час. Двигатель утих, только гусеницы визжали и скрежетали, давя какие-то громко трескавшиеся осколки. Один раз под нами что-то загремело, словно мы ехали по пружинящим железным листам. Я бросил сноп света подвижным фонарём: автомобиль шёл по длинной светлой полосе, прямой как стрела; она была покрыта слоем песка, из-под которого проглядывали плоские тёмные пластины.
С обеих сторон появились первые здания. Сначала это были длинные, змеевидно расходящиеся блоки на конусообразных подпорках. Под их светящимися стенами по самой земле ползли чёрные тени. Проезжая близко, я разглядел растрёпанный пучок труб, выходивший из колодца, окружённого светящимся кольцом. Далее стояли здания: одни — поднимавшиеся ступенчатыми ярусами, другие — совершенно гладкие, как уставленные в ряд книги, стены третьих были разделены на узкие, попеременно вогнутые и выпуклые секции. Я заметил, что некоторые формы зданий повторяются. В памяти у меня запечатлелись расставленные на одинаковом расстоянии цоколи, из которых поднимались в три стороны блестящие светящиеся пластины вроде плавников, заканчивавшиеся наподобие изогнутых клювов.
