Китаец смотрел на меня из-под прищуренных век. Через минуту в кабину вошёл Арсеньев; он» был взволнован.
— Вы помните, — сказал он, — то место в «отчёте», которое так удивило нас, где говорится о поисках чего-то или кого-то, кроме обитателей Земли? Мы думали, что пассажиры межпланетного корабля не обращают внимания на людей, так как ищут каких-то других, «настоящих» творцов цивилизации... Теперь всё выяснилось! На Земле ещё раз проверили перевод «отчёта», использовав материалы, переданные нами, и вот результат: они вовсе не искали «творцов цивилизации», они вообще не искали живых существ... они высматривали, нет ли у нас таких устройств, которые могли бы поймать губительный заряд и отбросить его обратно к ним!
— Да, это возможно, — сказал Лао Цзу вставая. — Полный текст передали?
— Пока нет, Дюбуа обещал передать его через полчаса. Пойдём со мной, Лао, и вы тоже, коллега Чандрасекар, мы должны передать дальнейшие вычисления.
Математик, работавший до сих пор возле «Маракса» за изолирующей стенкой, появился между двумя распределительными панелями, приоткрытыми, как двери. Я всё ещё не двигался с места. Учёные разговаривали, их голоса доносились до меня, словно издалека.
— Так вот как всё это кончилось, — сказал я. — Они хотели уничтожить нас... Но это как-то непонятно. У меня не укладывается в голове: неужели они действительно были воплощением зла?
После этих слов наступило молчание. Чандрасекар, работавший у пульта, опустил руку с инструментом.
— Не думаю, — сказал он.
— А как вы считаете?
Чандрасекар отбросил оголённые концы кабеля на крышку «Маракса».
— Что мы знаем о жителях планеты? Ничего. Мы не знаем, как они выглядят, — мы даже не можем представить себе этого, — не знаем, как они жили... и из тысячи вещей, которые могли бы охарактеризовать их жизнь, знаем только одну: план, по которому нас собирались истребить.
Он помолчал несколько секунд.
— Мы знаем, что материя слепа и что над ней нет никакого провидения, которое указывало бы ей путь. Порядок в бесконечные просторы Космоса вносит человек, ибо он творит ценности. Существа, посвятившие свою жизнь уничтожению, являются причиной собственной гибели, будь они даже самыми могущественными. Какое мы можем составить мнение? Воображение отказывается, разум отступает перед размерами страданий и количеством смертей, которые заключены в словах «уничтожение планеты». Должны ли мы осудить её обитателей? Разве обитателями Венеры были чудовища? Я этого не думаю. Разве на Земле не велись чудовищные войны между обществами, состоявшими из гончаров, крестьян, служащих, плотников, рыбаков, маляров? Разве миллионы и миллионы, погибшие в этих войнах, были хуже нас? Или они больше, чем мы, заслужили смерть? Профессор Арсеньев считает, что жителей Венеры посылали на войну машины. Думаю, что это не совсем так, но предположим, что так и было. А разве людей на смерть посылала не машина обезумевшая, хаотически действующая машина общественного устройства, капитализма? Разве мы можем знать, сколько Бетховенов, Моцартов, Ньютонов погибло под её слепыми ударами, не успев совершить свои бессмертные деяния? Разве на Земле не было таких, кто делал то, что вам, пилот, показалось совершенным безумием, не было торговцев смертью, которые служили обеим воюющим сторонам, продавая им оружие?
Аналогию можно найти не только в этом. И здесь нет ничего случайного, ибо должны существовать общие законы, которым подчиняется история разумных существ. Разумных... как горько звучит это слово в такую минуту! Но между нами есть разница — такая же большая, как разница между жизнью и смертью.
Энергия, которая должна была обрушиться на Землю, встала над всеми городами этой планеты в виде атомных солнц — солнц, заблиставших не навеки, чтобы творить и улучшать жизнь, а лишь на мгновение, чтобы уничтожить её. При температуре в миллион градусов кипели и растворялись их великолепные здания, пылали машины, лопались и плавились мачты радиоактивных излучателей, взрывались подземные трубы, по которым текла чёрная плазма. Так возникли картины, которые нам довелось увидеть через много десятков лет после катастрофы: развалины, пепелища, пустыни, леса сконденсированных кристаллов, реки ферментирующей плазмы в диких ущельях и этот Белый Шар, последний свидетель катастрофы, механизм которого, разладившийся, но всё ещё действующий, продолжает работать, бессмысленно и хаотически освобождая накопляемую энергию... и будет работать, пока в подземных резервуарах ещё пульсируют запасы чёрной плазмы... Это может тянуться сотни лет... если на этой планете не появится человек!
— Страшное наследство! — прошептал я.
— Да, — ответил Арсеньев, — но мы имеем право принять его. Когда люди начали понимать, что они товарищи по судьбе, что одна и та же звезда несёт их в пространстве, что они являются экипажем корабля, как вот мы, например, и что жизни их соединены, как наши, ибо направлены в одну и ту же сторону, — они очутились над пропастью. Империализм, видя неизбежную гибель, которую несла ему история, пытался увлечь за собой всё человечество. Борясь с ним, мы боролись за нечто большее, чем просто за нашу жизнь. Формы материи приобретают красоту и смысл лишь тогда, когда отражаются в глазах, которые смотрят на них. Только жизнь придаёт смысл миру. Поэтому у нас хватит смелости, чтобы вернуться на эту планету. Мы навсегда запечатлеем в памяти её трагедию — трагедию жизни, которая восстала против жизни и поэтому была уничтожена.
Арсеньев подошёл к телевизору.
— Друзья мои, Венера — только этап. Наша экспедиция — это лишь первый шаг по пути, конца которого никто из нас не может даже представить себе. Я верю, что мы перешагнём границы солнечной системы и пойдём дальше, что мы вступим на тысячи небесных тел, обращающихся вокруг иных солнц... и что настанет час, — быть может, через миллион, быть может, через миллиард лет, — когда человек побывает на всей Галактике и огни ночного неба станут для него такими же близкими, как огни далёких домов. И хотя мы не можем ясно представить себе это время, я знаю, что любовь доживёт до него, ибо она подтверждение красоты мира в глазах другого человека.
Арсеньев говорил это, стоя у экрана. Во мраке плыли рои звёзд. Мне показалось, что их слабый отблеск падает на его лицо. Долгое время мы молчали, словно вслушиваясь в зовы далёких, разделённых безднами миров.
Зазвонил телефон. Лао Цзу взял трубку, потом положил её и взглянул на Арсеньева:
— Нас вызывает Земля.
