– Бедные сиротки, конечно, одиноки и печальны, и
утешить их – долг подлинного дворянина…
– Может, следовало бы его убрать? – деловито
предложила Мара. – Я могу незаметно, никто ничего не заподозрит, он вообще
умрет через неделю…
Перемена была столь резкой, что Сварог с досадой махнул
рукой.
– Я что-то глупое предложила?
– Нерациональное, – сказал Сварог, чтобы не
вдаваться в дискуссии. – Нет ни смысла, ни потребности… Красивый город?
– Да. Только стратегически уязвимый.
– Не без этого…
Равена, как и прочие столицы, размещалась по обоим берегам
Итела.
Пароход уже пересек городскую черту, и по обе стороны
уплывали назад высокие каменные дома под острыми черепичными крышами, берега
были забраны в серый гранит, и над крышами дрожали потоки раскаленного воздуха,
пронизанного едва заметными дымами: город просыпался, повсюду готовили завтрак.
Кое-где над берегами еще стелился сизый рассветный туман, знаменовавший здешнюю
зиму. «Зима, тоже мне, – подумал Сварог, глядя на низкие портовые здания,
проступавшие сквозь зыбкое полупрозрачное марево.
Ни снега, ни настоящих холодов. Только-то и всего, что самую
чуточку прохладнее, – да облака, когда зарядят зимние дожди, выглядят унылее
и угрюмее, чем летом». Правда, он еще не видел нынешнего лета своими глазами, и
эта фраза была вычитана из здешнего романа.
– Тебе не холодно?
– Разве это холод? – удивленно взглянула
Мара. – Вот на Сильване… И потом, нас учили переносить холод.
– А как получилось, что вас так рано научили…
– Заниматься любовью? – непринужденно закончила за
него Мара. – Это просто. Видишь ли, женщина показывает гораздо лучший
результат, если незадолго до того была с мужчиной. Наука. Так нам объясняли на
лекциях, и я пришла к выводу, что наука права.
– Ну да, наука, – проворчал Сварог. – Чему бы
путному учили, яйцеголовые…
Мара потупилась в наигранном смущении:
– Но я вчера ночью поняла, что многому нас довольно
бездарно учили…
– Кошка, во второй раз ты меня покраснеть не заставишь.
– Но в первый раз ты и в самом деле покраснел. Этак
пикантно запунцовел…
– Р-разговорчики, – сказал Сварог. – Меня,
понимаешь ли, по-другому учили. Хватит. Давай о делах. Если, паче чаяния, нас
вздумают задержать на таможне, будем прорываться. Жестко.
– А это будет рационально?
– Пожалуй, – сказал Сварог. – Я обдумал.
Графиня, к которой мы едем, особа при дворе влиятельная. Из ее особняка нас
согласно здешним законам смогут извлечь только по «золотому листу», именем
короля. И заниматься нами будет личная королевская полиция. А у нас найдется
чем расположить к себе короля…
– Если прикажешь, я его расположу к нам очень быстро.
Нас учили…
– Молчать, – сказал Сварог. – Тебе известно,
что такое ревность?
– Но какое отношение это имеет к работе? – искренне
удивилась Мара.
Сварог мысленно плюнул и промолчал.
Таможенное дело здесь пребывало отнюдь не в зачаточном
состоянии и было поставлено на совесть. Причал оказался обнесен солидной
решеткой в два человеческих роста, и покинуть его можно, только пройдя через
низенький и длинный кирпичный домик (и у домика, и по ту сторону решетки там и
сям прохаживались стражники в темно-бордовом, выглядевшие отнюдь не лопухами).
Сварог не без грусти вспомнил патриархальные обычаи харланской столицы. Здесь
была более цивилизованная страна – следовательно, взятки брали не в пример
изящнее и культурнее, хорошо еще, что дворян первыми пропускали в таможню.
Внутри домик был разгорожен вдоль кованой решеткой в половину человеческого
роста, перемежавшейся десятком широких столов, за которыми восседали чиновники
в темно-зеленых вицмундирах таможенного департамента, судя по знакам различия –
мелкая сошка.
– Пустяки, – тихо сказала Мара, наморщив
нос. – Если что, хватай свой любимый топор и иди первым, я прикрываю…
Сварог положил перед пожилым узколицым чиновником свою
подорожную.
Тот внимательно прочитал ее, потом еще раз, гораздо
медленнее, уставился в потолок, перевел желчный взгляд на Сварога:
– Так… Барон Готар – это вы и есть, надо полагать?
– Да уж надо полагать, – сказал Сварог.
– Где же это у нас Готар?
– В Пограничье, – сказал Сварог, чуть
насторожившись.
Чиновник задумчиво уставился в потолок:
– Слышал что-то такое, как же… Ни суверена, ни порядка,
ни надлежащей администрации… Весело живете?
– Как посмотреть, – сказал Сварог. – С утра
всякую шваль вешаем, не одних только канцелярских крыс, хотя, если придет такая
потребность, любую чернильную душу с Конопляной Тетушкой повенчаем и слез лить
не станем…
Стоявший за спиной чиновника стражник откровенно заржал.
Чиновник поджал губы, с ног до головы оглядел Мару:
– Дочка?
– Племянница, – сказал Сварог.
– Понятно. Троюродная, надо полагать? Или родство еще
более дальнее? Что ничуть на теплоту тесных родственных отношений не влияет,
вовсе даже, я бы сказал, наоборот…
Стражник приготовился заржать, но встретил взгляд Сварога и
с ходу передумал. У Сварога же возникли стойкие подозрения, что дело нечисто.
Сначала показалось, будто таможенник примитивно вымогает
взятку, но тут же стало ясно, что все гораздо серьезнее.
Судя по жалкому серебряному шитью – всего-то по три
коротеньких веточки остролиста на каждом рукаве и узенькая кайма на
воротнике, – таможенник пребывал в убогом чине канцеляриста, сиречь третий
от конца согласно здешней Табели о рангах. Пояс на нем был не дворянский, а
серебряный, Сословия Чернильницы. Чиновник столь ничтожного класса, к тому же
не дворянин, ни за что не стал бы держаться столь нагло с благородным, пусть
даже захудалым бароном из Пограничья. Скорее наоборот – именно дворяне из
Пограничья не в пример более свирепо относятся к малейшему посягательству на их
честь. Будь Сварог обычным вольным ярлом, чиновник давно лишился бы половины
зубов – он вдобавок ко всему ни разу не назвал Сварога ни «вашей милостью», ни
даже «лауром». И неприятности у ярла были бы минимальными – благородные
свидетели подтвердят, что чернильная крыса сама спровоцировала барона столь
хамским обращением, грузный маркиз возле соседнего стола уже сделал Сварогу
недвусмысленный знак, могущий означать лишь одно: «Да заедьте вы ему в ухо,
ваша милость!» Сварог ограничился тем, что придвинулся к столу и грозно сказал:
– Шевелись, крыса чернильная, уши обрежу!
Чиновник, опустив глаза, стал копаться в бумагах.
