Сварог тяжко вздохнул, как должен вздыхать родитель,
доставая кошелек, чтобы купить-таки ребенку выпрашиваемую игрушку, и сказал
тихо, только для нее:
– Валяй. Но чтоб без трупов мне и серьезных увечий. А
то уволю из команды без выходного пособия.
– Конечно, командир. – Голос ее вибрировал от
радостных интонаций.
– Ну что? Будете платить? – В реплике одноглазого
проскочил намек на угрозу.
Получившая «высочайшее соизволение» Мара вступила в игру.
– Ты – грязная свинья! Как ты смеешь что-то требовать у
лаура! Пошел вон, недоумок, и забирай своих ослов, пока целы.
Гоп-компания разразилась смехом.
– Веселая девочка, – сказал одноглазый, тоже
посмеявшись, – но нам некогда. – И добавил с явной угрозой: – Ну?
Будут деньги?
Тогда Мара в трех словах объяснила, что ему будет вместо
денег и в какое место.
– Нехорошо-о, – протянул лидер шайки, – я ж
хотел по-доброму. А ты, лаур, захотел по-плохому. Девке своей позволил
выражаться. Тогда и за нее заплатишь. Ладно, хватит болтовни.
И обратился к своим подручным:
– Работайте, ребята!
Сварог прислонился спиной к стене дома, скрестил руки на
груди. Он был почти уверен, что его вмешательство не потребуется. А если
потребуется, то из этой позы отстраненного созерцателя он сумеет без задержки
войти в события.
А события начали разворачиваться. Рыночные уголовники стали
сжимать кольцо, поигрывая своим незатейливым оружием. Мара отделилась от стены,
шагнув им навстречу. И – вихрь пронесся вдоль «стенки» из преступных элементов.
Раздался звон и стук. Варнаки не успели сообразить, что же такое произошло,
когда увидели нагло ухмыляющуюся девицу на том же месте, с которого она
ненадолго исчезла, а свое оружие – валяющимся на булыжниках мостовой.
Взорвавшись руганью, рыночные лиходеи бросились вперед, в
атаку.
Смешно было наблюдать, как взрослые дяди валятся на землю,
точно мешки с требухой, вопя от боли и унижения, а резвящийся ребенок мелькает
меж ними, неуязвимый для кулаков и ног. Еще смешнее, когда один дядя удало
размахивается, пускает пудовый кулак в полет, метя во вредную девчонку, но та
куда-то пропадает, а кулак врезается подельнику в переносицу. И совсем стало смешно,
когда мужики, привыкшие наводить ужас на обитателей рынка и околорыночного
«дна», остались лежать на булыжниках, а, переступая через них,
ходила-похаживала по «полю боя» целая и невредимая девчонка.
– Так сколько мы вам должны, уважаемый? – Мара
подошла вплотную к одноглазому, единственному из шайки оставшемуся (вернее,
оставленному) на ногах. Главарь был ошарашен и подавлен. Несомненно впервые в
жизни он терпел такое унижение. И что ему делать явно не представлял.
– Язык проглотил, атаман? – издевалась
Мара. – Сколько с нас?
– Нисколько, – выдавил одноглазый.
– А извиниться перед благородным лауром, которого ты,
мерзавец, задержал на пути к важным делам?
– Ну, знаешь… – вспыхнул одноглазый. И тут же
погас, получив точечный удар пальцем в область солнечного сплетения.
– На «вы» надо обращаться к благородной
лауретте, – сопроводила его плавное оседание на мостовую Мара, дворянка
без году неделя.
Оставив побежденного врага приходить в себя, зализывать раны
и, вероятнее всего, переизбирать опозоренного вожака, они обогнули фургон и
продолжили свой прерванный путь по этой улице.
– Как, развлеклась? Настроение улучшилось? –
участливо спросил Сварог.
– Улучшилось. – Судя по сияющему лицу, она
нисколько не врала. Поэтому использовать магический прием распознавания лжи
Сварог не стал.
Они еще немного попетляли по улицам, и Сварог, пропустив
парочку свободных извозчиков, махнул третьему.
Ремиденум, цитадель знаний и учености, внушал уважение.
Попасть туда можно было только через широкие ворота (пусть и лишившиеся к
нынешнему времени створок). Над воротами красовался древний, выщербленный и
оплывший от старости герб – три совы в дроглоре. Тут же развевался флаг:
фиолетовый с золотой каймой и теми же тремя совами – белыми, опять-таки с
золотой каймой. На низком бочонке сидел стражник в наряде времен Троецарствия
[17]
, пьяный, судя по виду, еще с прошлого года. Завидев Сварога с
Марой, он оживился, вытащил из-за бочонка подержанную алебарду и заорал:
– Стойте, благородные господа! Поклянитесь, что не
состоите в родстве с презренным Тиморусом!
– Клянусь, – сказал Сварог. Подумал и достал
серебряный аурей, каковой стражник принял как ни в чем не бывало. –
Любезный, а почему совы у вас на флаге таких колеров?
Стражник заученно отчеканил:
– Потому что ученые познания, ваша милость, приносят и
процветание, символизируемое цветом золота, но частенько влекут и смерть,
символизируемую белым, и забывать об этом не след.
За воротами начинался целый городок – кривые узенькие
улочки, старинные здания со стрельчатыми крышами, причудливыми флюгерами,
тяжелыми окованными ставнями и водосточными трубами, заканчивавшимися
драконьими мордами из позеленевшей меди. Архаические фонари в виде перевернутых
пирамид помнили, пожалуй, не то что Троецарствие, а еще и Сандоварскую
[18]
битву. Повсюду виднелись бюсты и статуи ученых мужей,
державшие в руках разнообразные атрибуты их учености. Компаниями прогуливались
студенты в коротких фиолетовых плащах и такого же цвета четырехугольных
беретах, напоминавших пухлые подушечки.
Кое-кто из них и в самом деле, как мимоходом удалось
расслышать, вел чинные и глубокомысленные ученые беседы, но большинство решали
головоломки, шествовали в кабак, перекликались из окна в окно и с хохотом
пересказывали подробности вчерашних похождений.
Сварог понял, что поиски наугад бесполезны. И отвел в
сторонку первого попавшегося схолара, с рассеянным видом подпиравшего уличный
фонарь.
– Граф Леверлин! – воздел глаза к небу рыжий
юнец. – Ваша милость, вы, конечно же, не похожи на сердитого кредитора из
винной лавки или полицейского насчет вчерашней мочальной бороды, неведомо как
выросшей у памятника королевы Боне, но не есть ли вы разгневанный отец
благонравной девицы вкупе с оною?
– А в глаз тебе дать, фиолетовый? – деловито
спросила Мара. – Меня, случалось, оскорбляли, но чтобы обзывать
благонравной девицей…
– Мои извинения, юная дама… Кто-нибудь говорил вам, что
вы прекрасны, как утренняя заря?
Сварог громко сказал «гм».
– Восторги неуместны, осознал и каюсь, – сказал
рыжий. – Надеюсь, вы простите сии дерзкие слова несчастному маркизу,
лишенному наследства, но не способности радоваться прекрасному. Не должны ли
дворяне помогать друг другу, господа? Ибо неумеренность накануне, как подмечено
мудрецами еще в незапамятные времена, уравновешивается разумной умеренностью
наутро – но грубый материалист, хозяин подвальчика «Перо и астролябия» требует
осязаемых подтверждений данной философской сентенции.
