– Это я уже поняла. Наверное, я должна тебя поблагодарить за то, что ты не дал ему сожрать мою печенку.
– Поблагодари, это будет замечательно. Наконец я нашел ножи под кучей тряпья, которая служила Уинчеллу постелью. Я не хотел к ним притрагиваться, хотя считал, что, пока Уинчелл жив, от них не может быть вреда.
– Спасибо, Гаррет. Я говорю это искренне. Когда мне страшно, я начинаю язвить.
Заметили, как она увильнула от вопроса, откуда она знает Розу? Я тогда не заметил.
– Значит, у Гулляра тебе все время было жуть как страшно.
У Гулляра ее так и называли – Маленькая язва.
– Ты лишаешь себя всякой возможности добиться моего расположения, Гаррет.
Я присвистнул, как паровоз:
– Ты красивая, но я быстро остываю. Я уже начинаю думать, зачем я потерял с тобой столько времени. Твой характер уничтожает преимущества, данные тебе природой.
– У меня так всегда, Гаррет. Только дела начинают налаживаться, я сразу все порчу. Мама говорит, я прирожденная неудачница. Ладно. Я обещаю. Постараюсь. Спасибо. Ты спас мне жизнь. Что я могу для тебя сделать, кроме того, что напрашивается само собой.
В двери показался Туп и тут же вмешался:
– Что вы здесь затеяли, Гаррет?
– Ищу улики.
– Что-нибудь нашли?
– Да. Ножи. Покойник сказал, что их нужно сломать.
Туп приблизился на несколько шагов и взглянул на четыре обнаженных лезвия.
– Не опасно к ним прикасаться?
– Уинчелл и Рипли невредимы?
– Да.
– Тогда не опасно. Только не порежьтесь. Туп выругался и взял ножи.
– Я сразу же их сломаю. И вышел. Я сказал Конфетке:
– Кроме того, что напрашивается само собой, хотя оно не так напрашивается, как ты думаешь, ты можешь зайти ко мне и побеседовать с моим партнером. Он у нас мозговой центр. Он хочет тебя видеть.
– Он что, калека? Не может сам прийти?
– Он нездоров.
Я спрятал улыбку. Покойник нездоров более, чем кто-либо другой.
Мы выбрались из подвала. Конфетка болтала без умолку. Я признал себя побежденным. Я пытался представить ее Тупу, чтобы она знала, кому официально принадлежит честь ее освобождения. Это не помогло. Она продолжала трепаться, обращаясь ко мне. Тупа интересовали только ножи, он трудился весьма старательно и разломал каждый нож на четыре части.
– Об этом мы позаботились. Туп был ужасно счастлив и доволен собой. Дьявол гордился да… – подумал я.
– Лучше проверьте, не взяли ли они у того бродяги чего еще. Мы не знаем точно, что проклятие передается через ножи.
– Бродягу кремировали, и вся его одежда тоже сгорела. А теперь мы кремируем этих… Ах, да! Правильно. После того, как узнаем насчет проклятия.
– Да, после.
Конфетка не унималась. Я сказал:
– Женщина, я больше не могу. Я не мазохист. Но я хочу, чтобы ты пошла со мной и поговорила с моим партнером. По дороге к тебе на Холм мы как раз будем проходить мимо нашего дома.
Я примолк и уставился на пленников. Оба лежали в джутовых мешках. Уинчелл бесился. Рипли лежал спокойно, но это внушало мне смутные подозрения. Пока я смотрел, мимо пролетела крохотная мошка, похожая на моль.
В это время Конфетка спросила:
– Откуда ты знаешь, что твой дом находится по дороге ко мне?
– Признаюсь, я еще не выяснил, кто ты на самом деле. Но я знаю, что с Холма. Этому убийце нравились только богатые девушки. Так что если ты собираешься вернуться домой, спрятаться от реального мира и думать, как тебе повезло, что можно позабыть обо всем, что было, и относиться к беднякам…
– Ты акмеист? Или анархист?
– Что? Ты упустила смысл.
Это ничего, главное, что я не упустил ее. Я тащился домой, и она шла за мной по пятам. Покойник будет доволен.
– Полно чокнутых подпольных групп, Гаррет. Их десятки. Пуантилисты. Деконструктивисты. Калибраторы. Аватаристы, атеисты, реалисты, постмодернисты. Ты так говорил…
– Я не касаюсь политики в надежде, что политика не коснется меня. По моему мнению, хорошо обдуманному, хоть и циничному, пусть мы даже перезрели для перемен, все перемены, проводимые людьми, приведут только к худшему, пойдут на пользу все более немногочисленной и продажной правящей верхушке. – В эту минуту я понял, чем она увлечется теперь: революцией. – Кстати, у тебя есть имя? Настоящее имя?
Все эти исты соберут под свои знамена несчастненьких, скучающих богатых барышень.
– Конни.
– Правда? Значит, ты почти его не изменила?
– Почти. Конни меня называл только брат. В прошлом году он погиб в Кантарде. Он был капитаном кавалерии.
– Прими мои соболезнования.
– А ты мои, Гаррет.
– Что?
– Ты тоже там кого-то потерял. До меня дошло.
– Да. Типичный случай. А как называют тебя другие люди?
– Микки.
– Микки? Как они ухитрились из Конни сделать Микки?
Она рассмеялась. Когда она ничего не делала, а просто веселилась, у нее был чудесный смех. Я чуть не ошалел.
– Не знаю. Это моя няня. У нее были для всех нас ласковые прозвища. А что? Я захихикал:
– Ты мне напомнила о моем младшем брате. Мы звали его Фуба.
– Фуба?
– Не знаю почему. Это моя мама. Меня она называла Прыщ.
– Прыщ? Да. Ну конечно. – Конфетка закружилась и стала показывать на меня пальцем. – Прыщ! Прыщ!
– Эй! Прекрати!
Люди таращили на нас глаза. Она сделала пируэт:
– Прыщ! Знаменитый сыщик Прыщ! Конфетка засмеялась и помчалась вперед. Побежала, потому что я припустился за ней. Она неплохо бегала. Ноги у нее были что надо. Красивые ноги, я не очень-то старался ее догнать, просто бежал сзади и наслаждался зрелищем.
Мы пустились бегом, когда были уже недалеко от дома. Начиналась Макунадо-стрит, я поравнялся с Конфеткой и сказал:
– Осталось два квартала по этой улице. Это мой район. Здесь меня знают.
Она смеялась и пыталась отдышаться.
– Есть, сэр, мистер Прыщ. Я постараюсь, чтобы вы не уронили свое достоинство.
Когда Дин открыл парадную дверь, она все еще смеялась, и мне было не по себе.
49
Белинда стояла в коридоре. Она хмуро посмотрела на Конфетку. Конфетка хмуро посмотрела на Белинду. Они, без сомнения, узнали друг друга. Конфетка напоследок еще раз подколола меня:
– Ты знаешь, что его прозвище Прыщ?
