Сварог швырнул кому-то поводья, перекинул ногу через седло,
спрыгнул наземь, схватил за шкирку Караха, сорвал с плеча, сунул в протянутую
руку Леверлина. Сделал два шага вперед, сжимая древко Доран-ан-Тега. Либо все решит
один хороший удар, либо половина конников ляжет здесь, время будет потеряно, а
уж боевой дух…
– Ну… – хрипло сказал он то ли топору, то ли
самому себе, сделал еще два шага, невероятно осторожных, словно ступал босиком
по битому стеклу.
Если бы еще знать повадки врага. Прыгает ли он первым?
Тянет ли до последнего момента? Не обучали майора на Земле
сражаться с хелльстадскими псами. Были используемые для подвода мин
обыкновенные дворняги, были восточноевропейские овчарки при заставах, были
доберманы у америкосов и специальные боевые породы у китайцев… Был еще юный
глупый щенок, так и не ставший взрослым гармом… Но таких чудищ не встречалось.
Черный зверь стоял, не сводя с него глаз. Глухо рыкнул.
Сварог примерился.
Еще два шага. Настолько длинных, что за это время можно
вспомнить всю свою непутевую жизнь. И настолько коротких, что не успеешь
прочитать молитву.
Зверь вдруг бешено замахал хвостом, подпрыгнул, покатился по
земле, вскочил, попытался встать на задние лапы.
Из Сварога словно выдернули какую-то жилочку, на которой все
и держалось.
– Боже мой, – сказал он. – Малыш. Да как же
ты вымахал…
Он отшвырнул топор и бросился вперед. Увидел, как ближний
всадник поднимает арбалет, заорал сквозь сжавшую горло спазму, чуть не сорвав
голосовые связки:
– Не стрелять, повешу!
Черная молния сбила его с ног и катала по земле, то
наваливаясь так, что трещали ребра под кирасой, то облизывая лицо горячим
мокрым языком. Он отпихивался ладонями, орал, не в силах унять щенка,
беспомощно барахтаясь посреди вихря восторга и обожания. И когда наконец смог
встать, унимая прыгавшего вокруг Акбара, чувствовал себя так, словно его долго
молотили цепями, а лицо терли наждаком и для охлаждения поливали машинным
маслом.
– Ну конечно, малыш, – сказал он, пытаясь
привыкнуть к зубастой пасти, жарко дышавшей на уровне его лица. –
Следовало сообразить, что у тебя-то был шанс спастись… Это меня ты искал тут?
Или просто безобразничал?
Воины за спиной Сварога сидели в седлах, боясь дохнуть.
Каждый из них любил порассказать или послушать в корчме пару-тройку баек с
участием призраков, вампиров, ведьм и прочей нечисти. Может, кто-то из них
сталкивался с нечистью и наяву… Но тут совсем другое дело! Их в бой ведет явно
великий колдун, способный заговорить лошадей… Кто сказал – лошадей?! Способный
остановить и одним взглядом приручить хелльстадское чудовище! (Откуда им было
знать, что щенок приручен давно? Во всяком случае, Сварог докладывать не
собирался. Зря его так мало ценили в приграничном гарнизоне в Монголии – он был
хорошим командиром и понимал, сколько стоит вера подчиненных в начальника.)
Порядок удалось восстановить быстро, послушные фамильным
заклинаниям Гэйров кони шагали в строю, но в глазах у них стоял ужас, ноздри
дико раздувались, и Сварог думал, что они непременно заработают стойкую
шизофрению. Всадники тоже чувствовали себя не лучшим образом, хорошо еще, что
истосковавшийся по хозяину пес держался возле его коня, не отставая ни на шаг.
Один Карах, сидевший высоко, был беспечен, прилежно сообщая через равные
промежутки времени, что внимания магов к отряду пока что не ощущает. Это тоже
работало на авторитет Сварога. От джинна Урак-Омтара комментариев не поступило
– но временами Сварог явственно слышал тихий рокочущий хохоток.
Примерно в лиге от поместья, в редком сосновом лесу, Сварог
слез с коня, прошел вперед по дороге с Леверлином и Хартогом. Они то и дело
косились на неотступно сопровождавшего Акбара – пес не то чтобы замышлял против
них что-то, но показывал всем видом, что терпит их присутствие только из
уважения к хозяину и готов по малейшему жесту поотрывать головы, а если
потребуется, то и руки и ноги. Вряд ли во время своих странствий он проникся
любовью и уважением к двуногим…
– Мы едем туда вдвоем, – сказал Сварог Хартогу,
задумчиво рассматривая поднятую с земли шишку. Шишка как шишка. Совсем как
земная. – Когда начнется заварушка, вы врываетесь в поместье на полном
галопе и аккуратно вырубаете под корень все, что сопротивляется. Примитивная
диспозиция, но другой, по-моему, и не требуется. – Шишку он бросил назад,
на покрывающий землю ковер отпавшей жухлой травы.
– А как я узнаю, что заварушка началась? –
невозмутимо спросил Хартог.
– Вы непременно увидите, – пообещал Сварог. –
Урак-Омтар, ты меня понял? Когда прикажу поджечь эти чертовы казармы,
постарайся, чтобы пламя увидели даже здесь. И можешь быть свободен.
– Почему бы не спалить все поместье прямо
сейчас? – пророкотал джинн. – Что мне стоит? – Как для любого
пленника, последние минуты заточения были для джинна самыми мучительными.
– А ты сможешь предварительно вытащить оттуда
герцогиню?
– Прости, но это было бы четвертым желанием, –
сказал джинн. – А уговор есть уговор. – Это прозвучало даже с
некоторым сожалением, словно джинн всерьез озаботился проблемами людей. А
может, ему понравилось участвовать в приключениях.
– Зачем нам герцогиня? – спросил Леверлин. –
Даже если только половина из того, что о ней рассказывают, правда, лучше бы
пустить ее с дымом без всяких разговоров…
– Извините, граф, но лорд Сварог прав, – сказал,
тяжело вздохнув, Хартог. – Она много знает.
Леверлин молча отдал честь по-ронерски – приложил к сердцу
вытянутую дощечкой правую ладонь – и направился к лошадям.
– Карах, в сумку, – сказал Сварог. Теперь, когда
роли распределены, медлить было незачем.
Через какой-нибудь час, а то и гораздо раньше, станет ясно,
кто победитель, а кто побежденный. Чья грудь в крестах, а чья голова в кустах…
– Хозяин, мне бы с тобой. Вдруг я почувствую что-то.
– Куда ж я тебя дену? Плащ надевать не буду, драться
помешает.
– А я просто сяду к тебе на плечо, – упрямился Карах. –
Ты же берешь этого зверя?
– Ему не объяснишь…
– Зато я выгляжу гораздо безобиднее.
«И в самом-то деле, – подумал Сварог. – Когда в
одном помещении окажутся балующаяся черной магией хозяйка войска из мертвецов и
громадный хелльстадский пес – в этой честной компаний маленький серенький
домовой будет выглядеть безобидно, словно канарейка в клетке…»
Лесок кончался уардах в двухстах от границ поместья. Глазам
открылся ухоженный парк с фонтанами и статуями, белыми каменными лестницами,
спускавшимися к пруду. Пруд был настолько живописен, с бледными цветками,
чем-то очень похожими на кувшинки, и темно-зелеными плоскостями плавающих
листьев, что так и ожидалось: вынырнет сейчас гоголевская русалка, выберется на
бережок и под грустную песню примется расчесывать зеленые волосы… Подстриженные
в виде шаров и конусов деревья, длинные зеленые полосы густой живой изгороди
окаймляли посыпанные желтым песком дорожки. В глубине парка виднелось большое
светло-коричневое здание с высокими стрельчатыми окнами, террасами, балконами,
изящными декоративными башенками цвета осенних листьев, усеявшими крышу из
желтой черепицы. Райский уголок. Представить трудно, что неподалеку – угрюмый
каменный ящик, набитая навьями старинная казарма.
