Карах, видевший в темноте как кошка, не мог ничего углядеть.
Этих мест он не знал и в проводники никак не годился.
– Положеньице… – сказал Сварог. – Коней давно
бы пора напоить. Воду я могу сделать, но во что я им налью, не в ладони же.
Сварога научили сотворять из воздуха много вещей – еду,
например, самую разнообразную, вплоть до улиток под винным соусом; сигареты
(лучше всего получались без фильтра); букеты роз – вещи, крайне необходимые
галантному кавалеру… а вот простецкую деревянную бочку, да чтоб из щелей вода
не текла, или жестяное корыто – это увольте. Лар не прачка. И костер развести
не из чего.
Сварог не преувеличивал. Его, как десантника, вымуштровали
не сдаваться ни в пустыне, ни, если занесет нелегкая, в Антарктиде.
Но здесь действительно не из чего было развести огонь. Камни
и пыль не станут гореть, как ни обкладывай их мокрой травой.
– Там, впереди, лес, – сказал Карах. – А еще
дальше, у самого горизонта, вроде бы горы. Вершины.
– Горы – это хорошо, – сказал Сварог. – Там
перевал, а с перевала виден Фиортен. Только как нам до перевала добраться, если
ты не знаешь, как он выглядит со стороны?
– Но лары же проходят какую-то подготовку, чтобы
выбираться из трудных ситуаций? Учат чему-то…
– Меня учили понемногу, чему-нибудь и
как-нибудь… – сказал Сварог мрачно. – Вот и не доучили. Последнее дело
– бродить в темноте по лесу, совсем заплутаем.
Юпитера на небе не было – должно быть, еще рано. Обычно
Юпитер всходил на здешнем небе ближе к рассвету, часа за три. А сейчас еще и
полночи не минуло. Ладно, устроимся где-нибудь на опушке, костерчик разведем…
Он тронул коленями конские бока.
– Там дорога, хозяин, – сказал вдруг Карах. –
В лес ведет.
– В лес? Тогда это не та дорога, что нам нужна… –
Он замолчал, глубоко втянул ноздрями воздух. – Карах, как у тебя с нюхом?
– Превосходно, – скромно признался Карах.
– Кажется мне или дымком потянуло?
– Тянет. Дымком и едой.
– Великолепно, – сказал Сварог. – Вот тебе и
решение проблемы. Фиортен близко, вокруг наверняка есть какие-то усадьбы… Эгей,
милый!
Но конь и сам, насторожив уши, устремился вперед.
Дикий, непроглядный лес обступил их с обеих сторон. Дорога
была земляная, но заросшая травой и еще не успевшая раскиснуть от непогоды.
Лишь изредка копыта скользили по грязи и раздавалось жирное «плюх» – это лошадь
ступала в неглубокую лужу.
Ветки деревьев переплетались где-то над головой, но от дождя
не спасали. Не спасала и одежда, насытившаяся водой, как ни выжимай. Сварог
втянул голову в плечи. Во мраке мерещилась всякая чертовщина, но всадник не
обращал внимания. Нервы, блин…
Вдруг Карах насторожился, увидев впереди какой-то темный
предмет, а там Сварог и сам углядел словно бы расселину в черной стене леса.
– Столб, – сказал Карах. – А к нему доска
прибита.
– Сам вижу.
Сварог зажег самый большой огонь, на какой был способен,
достал из седельной сумы связку лучин и подпалил, не опасаясь, что привлечет
чье-либо внимание. Лесные обитатели должны бояться огня, а присутствие
магических сил Карах отметил бы, как сейсмограф – малейший земной толчок. От
доски тянуло прелой сыростью и гробницей. Защекотало в носу. Сварог чуть не
чихнул. Интересно, а если заболею? Чем у них тут на земле лечатся?
– Таверна «Бык и подкова», – прочитал он
вслух. – Чертовски старая вывеска, сгнила вся, но дымком-то тянет все
явственней…
И он направил лошадей дальше по лужам заброшенной лесной
дороги, в глубь царапающегося ветками непроглядного леса.
Вскоре показалась поляна у дороги, высокий глухой забор, над
которым поднималась высокая крыша. Из трубы шел дым, заслоняя звезды. Широкие
ворота заперты, конечно. Спрыгнув с коня, естественно, в лужу, Сварог прошелся
вдоль забора взад-вперед, разминая затекшие ноги и озираясь в темноте. Устал он
до лазуревых кругов перед глазами. Седалище, измученное седлом, ныло
ревматической болью. Наверное, геморрой – самая страшная болезнь для ковбоев…
Ворота показались такими же трухлявыми, как и доска, но в этом мраке зрению
доверять не приходилось.
Сварог постучал кулаком. Потом сапогом. Никакой реакции. Он
подумал, снял висевший у седла топор и принялся молотить обухом, валя сплеча.
Грохотало на весь лес. Время от времени опускал топор и
прислушивался.
Собаки здесь определенно нет, ни одна уважающая себя собака
не смолчала бы. Ага, наконец-то дверь заскрипела!
– А если это раухи? – спросил Карах.
– Тихо! – цыкнул Сварог. Дождь разошелся не на
шутку. – Полезай в суму и сиди там тихонечко, словно тебя и вовсе нету.
Кто знает, как местное население относится к серым мохнатым
домовым с ало светящимися в темноте глазами. Возможно, без всякого энтузиазма и
решпекта.
– Кого там нелегкая носит? – раздался с той
стороны ворот боязливый голос, принадлежавший, похоже, человеку пожилому.
– Проезжающие, – сказал Сварог. – Путники.
– Вот и проезжайте себе.
– Папаша, это таверна или что?
– Таверна-то таверна…
– В чем тогда дело?
– Да время больно уж нехорошее, к полуночи…
Похоже, тот, за забором, не очень-то боялся Сварога, хотя
поначалу Сварог подумал, что ему не отпирают именно из страха. Или иначе:
давным-давно и навсегда устал бояться стучащих в ворота путников. Потому как –
чему быть, того не миновать. И если лесной разбойник окажется сильнее, то
окажется сильнее, а если слабее – содержимое его кошелька переместится к
содержимому сундука хозяина таверны. Такая нехитрая местечковая психология. А
кроме того, не все стучащие – обязательно разбойники, иначе и таверну здесь
бессмысленно держать.
– Ты что, так процветаешь, что лишние деньги не нужны?
– Деньги всегда нужны, да кто вас знает…
Голос из-за забора был почти без интонаций. Какой-то
усталый. Словно человеку просто хочется вздремнуть, а ему мешают. И ничего,
кроме сна, человеку не нужно, только оставьте его в покое.
– Я один, – сказал Сварог. – Просто привычка
у меня такая – говорить во множественном числе. Я один да два коня – это ведь
число множественное…
– Ехал бы ты себе.
– Ворота выломаю, – сказал Сварог.
В душе Сварога стал поневоле закипать гнев. Он здесь мокнет
под дождем, а тому, за забором, и дела нет. А еще больше Сварога раззадоривало
встречное равнодушие, словно дело происходит в родимой постсоветской державе и
равнодушный ко всему, кроме мзды, гостиничный швейцар брезгливо тычет пальцем в
табличку «Мест нет».
