«Все-то надо знать евреям, — подумали в зале даже евреи. — И ответь артист на вопрос, как проверить?»
— До Большого взрыва был Господь, — не задумываясь, ответил Иван Диогенович. — Он занимал ВСЁ.
— Что «всё»?
— Я не смогу объяснить вам, что такое ВСЁ, так как человеческий мозг не может до конца осмыслить понятие «бесконечность»; так и понятие «ВСЁ» для него непостижимо.
— Если он занимал ВСЁ, то что случилось, когда мы появились со всей Вселенной? С вашей бесконечностью?
— Чтобы мы появились, Господь немножко сократился.
Лидер Еврейского конгресса был потрясен. Просветленный, он взмахнул вверх кулаком. Исторически это движение обозначало принадлежность к Народному фронту. Этим жестом люди обычно сопровождали восклицание «Рот Фронт». В такой вот восторг пришел человек.
— Удовлетворен! — тряс головой лидер российских евреев. — На все сто удовлетворен!
Настя заиграла непритязательную лирическую мелодию современного композитора, а Иван подводил итог своего пребывания в Коврове.
— Смерти нет, есть лишь ее пример! Мы все проживем жизни всех когда-либо рожденных на этот свет людей, как жертв, так и палачей, президентов и рабов, тиранов и миллиардеров, нищих и просветленных духом! И вы, сидящие здесь, проживете жизни ваших соседей, и наоборот! А это значит, что у нас одна душа. Одна! Это душа мальчика Вити. Или Тамбуси, или… — он задергал головой, словно спазм скрутил шею. — Это значит, что мы с вами, со всеми жителями планеты, во все времена, во всех Вселенных, — мы с вами есть Один Человек!.. И этот Один Человек есть…
Ему не дали договорить. Викентий, встав со своего места, открыл рот и издал тончайший звук. Этот почти неразличаемый человеческим ухом диапазон ввел зал в немедленное состояние ужаса. После картин, явленных зрителям человеком-ксилофоном, сие было полной противоположностью катарсиса. Подавленность и непреодолимое желание свести счеты с жизнью охватили зал поголовно.
Будто атмосфера ада выкурилась на поверхность, мучая всех исключительно, включая и рыжего Митю, и Настю, и полковника Крутоверхова — в общем, всех, кроме Ивана Диогеновича. И здесь он впервые ничего не мог поделать, так как сам, без Насти, задействовать ксилофон не мог.
— Немедленно угомоните своего сына! — закричал Иван Диогенович. — Слышите, Яков Михайлович!!!
Но самое прискорбное, что и сам Яков Михайлович был подвержен психической атаке. Его материальность также испытывала великие муки ужаса. Лицо искривилось до неузнаваемости, вывернув губы, обнажив бледные десны и не лучшего качества зубы.
Со стволов деревьев леса, возле которого умер импресарио Жагин, разом сорвались тысячи красноголовых дятлов. Десятки тысяч, они заслонили своими черными телами даже растущую планету. Птицы летели в город Ковров.
А потом Викентий замолчал. Он забыл про время, пропустил час X, увлеченный представлением, а природа сделала свое дело вовремя. Викентий в считаные минуты оборотился дятлом и взлетел под самую люстру, оставив в кресле одежду.
— Мудак ты! — закричал Яков Михайлович через весь зал Ивану Диогеновичу. — Говорящая деревяшка! Пиноккио! Какая, на хер, импровизация! Все материально! — Психиатр посмотрел под потолок и призвал Викентия: — Ату его, сынок! Ату!!!
Птица спикировала из-под самого потолка и вонзила клюв в деревянное тело человека-ксилофона.
От чего умирают дятлы? Говорят, от сотрясения мозга.
Удар был такой силы, что почти расколол деку инструмента надвое. Завизжала в ужасе Настя Вертигина, а Иван закашлялся, не смог остановиться, все кашлял и синел на глазах. Его вывернуло перемешанными с полиролью опилками, вместе с которыми исторгся небольшой камень.
— Блинчик, — прошептал Иван.
И с ним, с оракулом, с трактователем вселенских загадок, природа обошлась так же просто.
Не так быстро, как с Викентием, но шаг за шагом она вернула Ивану человеческую плоть, оставив Ивана Диогеновича Ласкина лежать на сцене голым. Рядом валялся мертвый дятел.
Весь зал встал и вскричал:
— Надувательство! Шарлатанство! Мистификация!!! Прикройтесь, здесь женщины!!!
Глухой осветитель, увидев на сцене дохлого дятла, смекнул, что дело плохо, и отключил световую пушку, оставив сцену в полной темноте.
Яков Михайлович сорвался с места, но уперся в спины гостей и их охранников, мгновенно явившихся из ниоткуда. Психиатр напряг все силы, чтоб протиснуться, но безрезультатно — уткнулся физиономией в стены мускулистых спин.
— Уйди отсюда в жопу! — заорал Яков Михайлович в ухо охраннику, и когда тот не отреагировал вовсе, вытащил из внутреннего кармана пиджака шприц и профессионально точно вонзил его в бычью шею секьюрити… Он шел через волнующуюся толпу элиты медленно, но уверенно, прокладывая путь химическими инъекциями.
Анастасия Полякова, до сего момента взирающая на происходящее с улыбкой, поднялась со своего места, встряхнула пышными цыганскими волосами, черными и искрящимися, вдохнула в легкие воздуха до края и запела:
— Валенки, валенки! Ох, да не подшиты, стареньки!
Ее голос — чистый и прекрасный, наполненный бескрайней степью, полетел над головами зрителей, заставляя вслушиваться в него. И столько тоски в этом голосе содержалось!.. Невероятная любовная сила тембра заставила всех мужчин замереть на месте и закрутить головами, отыскивая обладательницу сего богатства.
— …Коля-Николай…
Откуда-то в зале появились цыгане. Они окружили Настю Полякову, затем подняли на руки, дабы все увидели, все разглядели цыганскую царицу.
— …сиди дома, не гуляй!
Настя спрыгнула с рук соплеменников и пошла между рядов мужчин, улыбающихся ей поголовно, рот до ушей, в глазах умиление, перемешанное с вожделением. И лидер Российского еврейского конгресса хлопал в ладоши в такт песне, и миллиардер Меликян, и важный человек из ложи, Народная СССР — все аплодировали поголовно. Она оттянула резинку верхней юбки, и олигархи накидали в нее свои портмоне с наличностью и кредитными картами. А у кого с собой не было, заставляли жен снимать с ушей бриллиантовые серьги, роскошные колье с груди и бросать все это жертвенно в бездну, в Бесконечность ее подъюбочной Вселенной.
— Ва-а-аленки…
Она смогла обойти всех в считаные минуты и уже была у выхода, когда Яков Михайлович заметил ее.
— Ты куда?!! — закричал.
— Домой! — ответила она задорно, одарив психиатра сводящей с ума улыбкой.
— А как же треугольник Малевича?!! — завопил он. — Ты моя!!! Ты из меня!!! Из уха моего!!!
— Прощай, Яша! Не поминай лихом!
Она исчезла в темноте запасного выхода, уводя за собой маленький табор, и сердце Якова Михайловича на мгновение остановилось, но он взял себя в руки, так как был на половине пути к сцене.
