Я был счастлив наконец-то вернуться на твердую землю, тогда как Ванесса и Поппи, казалось, могли возиться с дельфинами сутки напролет. Изначально мы планировали во второй половине дня отъехать из Манки-Миа, но теперь планы переигрались. Ванесса и Поппи решили побыть здесь еще сутки, так что после обеда все мы вздремнули, дабы успокоиться после обилия впечатлений, и снова встретились за ужином в том же ресторанчике.
Поппи уже была под градусом.
— Ну и где тут мартышки? — то и дело спрашивала она.
— Как по-твоему, это следствие опьянения или уже начало старческого маразма? — шепотом спросила у меня Ванесса.
— Она просто переволновалась, — сказал я. — Это был насыщенный день после долгой утомительной езды.
— И утомительно долгой жизни, — подхватила Ванесса.
Еще одна заезженная тема. Ванесса боялась впасть в маразм и не раз выражала надежду, что в таком случае кто-нибудь милосердный вдребезги раскроит ей череп. Неужели теперь она подумывала о том же применительно к своей матери? На какой-то миг я почти поверил в то, что она предприняла это путешествие с тайной целью сбросить Поппи в море на съедение дельфинам и таким образом вернуть свою маму дикой природе, завершив естественный круговорот. Это будет нетрудно представить как несчастный случай.
Днем у нее был отличный шанс, однако она им не воспользовалась. Посторонний зритель при виде восторженных объятий двух женщин в лодке запросто мог принять их за влюбленную пару вроде Виты Сэквилл-Уэст и Вайолет Трефусис,
[56]
только с волосами поярче и телосложением поближе к рубенсовскому.
Поппи была прекрасна — что трезвая, что поддатая. На жаре ее платье плотно облепило бедра. Бюсты мамы и дочки — полные и мягкие, как подушки с гусиным пухом, контрастируя с поразительно тонкими талиями — были под стать друг другу (разве что у Поппи чуточку повыше), но бедра Поппи оставались вне конкуренции. И как так получается, что у некоторых женщин именно эта часть фигуры вдруг выходит на первый план, как магнитом притягивая к себе мужские взоры? Тело под платьем уже не было молодым и упругим (я видел Поппи в купальнике, с проступающими венами и признаками целлюлита), однако сейчас ее бедра, туго обтянутые тонкой материей, замечательно округлые и в меру полные — подобно спелым фруктам или парочке местных дельфинов, перекатывающихся под платьем, — сейчас эти бедра были неотразимы. А опьянение — что ж, опьянение только добавляло ей шарма.
И я просто не мог не сделать то, что я сделал. Считайте это еще одним проявлением обсессивно-компульсивного расстройства. Изобразив бурный восторг по какому-то благовидному поводу (не спрашивайте, какому именно: то могло быть появление над горизонтом неизвестной планеты, сладкий аромат жасмина, принесенный ветром с какого-то еще не открытого континента, синхронный прыжок сразу сотни дельфинов, срежиссированный самим Нептуном), я всплеснул руками и как бы невзначай опустил одну из них на теплое бедро Поппи — достаточно близко к тазу, но не настолько, чтобы мое движение можно было посчитать непристойным. Когда позволяешь себе вольности, надо быть точным до миллиметра, дабы не перейти опасную грань; и я в данном случае удержался на грани с точностью до наномиллиметра.
15. Я — ВИОЛОНЧЕЛЬ
А в самом начале…
Тот вечер, когда Поппи после отказа ее дочери согласилась составить мне компанию и отведать изыски натсфордской кухни, был замечателен лишь самим фактом ее согласия, и ничем более. А согласие это было, скорее всего, обусловлено банальной скукой. Натсфорд, подумать только! И как же ее угораздило поселиться в Натсфорде — с такими-то огненными волосами?
Я рассчитывал, что за ужином, после непременного разговора о маме, Поппи затронет тему моих литературных занятий. Откуда я черпаю идеи? Как я начал писать? Как я пойму, что пора заканчивать? Много лет спустя эти вопросы задали мне читатели в Чиппинг-Нортоне, хотя им все было ясно и так: они поняли, что со мной пора заканчивать, уже через минуту после начала чтения. Но в ту пору еще не было читательских групп, да и в любом случае Поппи никогда бы к такой группе не примкнула.
Очень трудно оценивать интеллект нечитающего человека, если главным критерием такой оценки для тебя является как раз чтение. Моей маме я был готов простить все ее заморочки и выкрутасы хотя бы потому, что в паузах между ними она стремительно проглатывала книги, пусть даже ее читательский интерес ограничивался примитивной формулой: «торговля + трах». Оставалось лишь удивляться, где она добывала такое количество порнороманов с героями-торгашами. Не сочинялись же они по ее спецзаказу, в самом деле? Она могла часами сидеть в постели, обмотав голову шарфом, со свисающей изо рта электронной сигаретой, и переворачивать страницу за страницей в темпе, претендующем на рекорд по скорочтению. Сама по себе быстрота перелистывания меня не впечатляла, но при этом она поглощала слова, а те имеют свойство иногда застревать в пищеводе (то есть в мозгу), побуждая читателя к размышлению.
А вот Поппи — женщина неглупая и, похоже, превосходящая мою маму в культурном плане — совершенно не интересовалась книгами, по крайней мере в тот период своей жизни. Когда мы расположились за столиком в «Белом медведе» и я мимоходом помянул синьора Брунони, который вполне мог показывать свои фокусы в этом самом зале, она не поняла, о ком идет речь. Я напомнил, что это странствующий фокусник, персонаж из «Крэнфорда» миссис Гаскелл. «А с чего вы взяли, будто он мог фокусничать именно здесь?» — спросила она. Я в первый момент растерялся, а потом начал сбивчиво пояснять, что Крэнфорд — это и есть Натсфорд, — мол, она в курсе, конечно же, просто такие вещи иногда забываются…
Ничего она не забывала, поскольку никогда и не знала. Да и не пожелала знать, отмахнувшись от полученной информации, как от надоедливой мухи, со словами:
— Меня не привлекает такая магия.
«Уж не клонит ли она к Толкину?» — подумал я с надеждой, но, как тут же выяснилось, ее познания в литературе не достигли и этого уровня.
— А какая вам по душе? — осторожно спросил я.
Она ненадолго задумалась:
— Ну, мне всегда нравился Томми Купер.
[57]
Десятилетием позже она, скорее всего, назвала бы Гарри Поттера.
Однако худшее было еще впереди. Ближе к концу вечера она провалила «толстовский тест».
В целом беседа была вполне оживленной и занимательной. Выяснилось, что она играет на виолончели, причем в ее репертуар входят произведения классиков: Баха, Боккерини, Вивальди, Дворжака. Я почтительно поежился. Шутка сказать — Дворжак. Она спросила, играю ли я на чем-нибудь. Я сказал, что нет, зато люблю слушать. Особенно Дворжака. Она никогда не выступала с профессиональными оркестрами — «недостаточно хороша для этого», — но в любительских концертах участвовала неоднократно, сначала в Борнмуте,
[58]
потом в Вашингтоне, куда их с Ванессой, только что закончившей школу, увез ее второй муж, дипломат невысокого ранга по фамилии Эйзенхауэр. Там же в Вашингтоне она выступила и в качестве модели, снявшись обнаженной в обнимку со своей виолончелью для рекламного постера Джорджтаунского камерного оркестра.
