— Я понимаю, что о некоторых вещах не принято говорить даже с близкими друзьями, — сказал он, — но ведь писательство это такая же работа, как и любая другая, верно? И я хочу знать, во имя чего приношу эти жертвы. Я сижу на мели. Любой ассистент, расставляющий книги на магазинных полках, зарабатывает больше меня. Но есть ли у меня шанс поправить свои дела? Сколько может зарабатывать романист?
Я взглянул на булочку с корицей и вздохнул:
— Это смотря какой романист.
— Я понимаю, но назовите хотя бы приблизительную цифру для ориентировки. Скажем, сколько денег вам принесла последняя книга?
— Но я пишу не триллеры, Гарт.
— Назовите цифру, а я сделаю поправку на триллер.
— А сколько принесла ваша?
— Две тысячи двести шестнадцать фунтов. Вот, пожалуйста, я не стесняюсь об этом говорить.
— Это негусто, — согласился я, вымученно улыбнувшись.
— Теперь ваш черед. Сколько?
Я не мог сказать ему правду. И дело было не только в том, что у писателей не принято обсуждать гонорары друг друга. Он и так был расстроен, и я не хотел огорчать его еще больше. Упомянутая Гартом сумма была столь мизерной, что назвать мою даже по нижней планке было все равно что в лицо назвать его ничтожеством.
И я солгал.
— Немногим больше, — сказал я.
— Насколько больше? Пять тысяч?
Я прикинул, какая сумма не обернется для него слишком тяжелым потрясением, и сказал:
— Больше.
— Пятьдесят тысяч?
Похоже, я недооценил его психологическую выносливость. — Ну, не настолько много.
В конечном счете таким «методом тыка» мы пришли к цифре «двадцать тысяч», взятой мною с потолка. Пусть будет двадцать, решил я.
Как только мы с этим разобрались, его отношение ко мне резко изменилось, став чуть ли не пренебрежительным. «Всего-то двадцать тысяч фунтов? — говорил он своим видом. — И это все, на что вытянула твоя книга?» Теперь он явно сожалел о том, что ранее назвался поклонником столь жалкого писаки. В какой-то момент мне даже показалось, что он хочет взять назад недоеденную булочку с корицей.
У меня возникло сильное искушение назвать хамоватому ублюдку настоящую сумму моих гонораров и посмотреть, как у него подкосятся коленки, но чувство жалости возобладало.
Прошло три года, и вдруг я читаю в газете, что Гарт Родс-Райнд, круто пошедший в гору после смены жанра, продал студии «Дисней» за миллион фунтов права на экранизацию своего нового романа. И это до выхода из печати самой книги! В последующие дни я держался подальше от Британской библиотеки (вдруг он уже скупил ее со всеми книжными потрохами?), но он где-то раздобыл мой телефонный номер.
— Привет, Гай, — сказал он. — Это Гарт. Полагаю, известия до тебя уже дошли?
Я замешкался с выбором ответа. Сказать «да» и позволить ему тешиться мыслью, что я уже какое-то время живу с этим знанием, или сказать «нет» и доставить ему удовольствие самолично сообщить мне об этом?
— Извини, я в данный момент очень занят… — начал я, но он меня не слушал.
— Миллион фунтов, как с куста, еще до переговоров о роялти.
— Рад за тебя, Гарт, — сказал я.
— Давай где-нибудь поужинаем, поболтаем, — предложил он.
— Сейчас не могу, — сказал я.
После этого он звонил мне раз в неделю на протяжении трех месяцев, предлагая ужин со своей болтовней на десерт. За его счет. «Не могу», — отвечал я каждый раз.
И вот теперь мы оказались в одном вагоне скоростного поезда. Он возвращался из Манчестера, где у него была авторская встреча со студентами университета.
— Обычно я не соглашаюсь на такие встречи меньше чем за тысячу, — сказал он, — но для студентов сделал исключение.
Я скорчил гримасу.
— Думаешь, не следовало?
— Нет-нет, ты совершенно прав.
— Но?
— Без всяких «но».
— Не увиливай. Это «но» у тебя на лбу написано.
— Ну ладно. Просто я удивился тому, что ты берешь всего по тысяче.
— А сколько платят тебе?
— Я не люблю обсуждать такие вещи, ты же знаешь.
— Чего там, мы же старые друзья! Полторы штуки? Две?
— Пять, — сказал я.
— Пять штук за вечер? Ого!
— Бывает и семь с половиной.
— Ни хрена себе!
— Знаю, это выглядит как грабеж, — вздохнул я. — Но почему бы не брать, раз дают?
После этого он погрузился в молчание, а минуту спустя извлек из дипломата книгу в твердой обложке и начал сосредоточенно выделять фразы в тексте. Книга была его собственной.
— Удачная вещь? — спросил я.
— Это мой первый роман. Тогда он прошел незамеченным, а теперь стал вроде дойной коровы, еще и права на фильм…
Я нагнулся, чтобы разглядеть название: «Гибель мертвеца». — Эту вещь я не читал, — сказал я бесцветным голосом.
— Буду удивлен, если узнаю, что ты читал хоть одну мою вещь, — сказал он.
Я улыбнулся:
— Не читал ни одной, ты прав.
Прежде чем он вернулся к возне с текстом, я спросил про Лулу.
— Дает течь, — сказал он.
— Я не про яхту, я про женщину.
— Она тоже дает течь, и в пробоину уходят мои денежки.
— Дорогие они штучки.
— Женщины?
— Яхты.
— Аминь. А как твоя?..
Разумеется, он не помнил имя.
— У меня вообще нет яхты. А, ты о Ванессе? Цветет и пахнет. Вот-вот закончит собственный роман. Спилберг ее торопит, у него большие планы на эту вещь.
Он открыл рот, но, прежде чем вопрос слетел с его губ, я дотянулся и приложил к этим губам палец.
— Ничего больше сказать не могу, — сказал я.
Обратная поездка из Уилмслоу оказалась настолько занимательной, что я на какое-то время забыл об ужасных вещах, поведанных мне братом.
29. ВЫНОС МОЗГА
Я решил просто, без лишней драматизации преподнести тяжелую новость Ванессе.
— Представляешь, мой братец-говнюк загибается от опухоли мозга, — сказал я ей самым будничным тоном.
— Джеффри?
— А что, у меня есть другие братцы-говнюки? Джеффри, само собой. Ты помнишь Джеффри?
Сжав кулак, я показательно приблизил его к своему виску подобием кумулятивной гранаты, выносящей мозги вон из черепа.
— Джеффри! О боже! — Она широко распахнула глаза, элегантно покачнулась, рухнула в кресло — и я услышал стенания.
