Само собой, он бы сделал вид, что совершенно не понимает причин моего беспокойства. В Соединенном Королевстве нет такого закона, который запрещал бы литературному агенту представлять интересы одновременно и жены, и мужа. Да, закона нет, но есть элементарная порядочность — или тебе эта штука неведома, Фрэнсис, так что ты даже не считаешь нужным справиться у своего клиента, что он-штрих-она думает по поводу подключения к той же клиентуре его-штрих-ее дражайшей половины? Но я заранее знал, что ответит Фрэнсис: «Поверь, я ни единой секунды не сомневался в том, что ты одобришь такое сотрудничество. У людей есть семейные врачи и семейные адвокаты — так что считайте меня вашим семейным литагентом, и все дела».
А насчет секретности — так ведь с него взяли слово. Ванесса ему сказала, что собирается устроить мне сюрприз.
«Ага, и ты решил добавить еще сюрпризик от себя лично: прекрасно зная о моих чувствах к теще, ты взял ее к себе секретаршей — плюс кем там еще? Ладно, забудем об элементарной порядочности, но это уже просто ни в какие ворота!» Данный упрек мог быть с тем же правом адресован и Поппи. «Как ты могла пойти на такое, Поппи! Я же твой… Я твой…
Кто я твой такой, черт побери?.. Я твой хренов зять — вот!»
Смог бы я в запальчивости назвать ее потаскухой? Вполне вероятно. Мне всегда нравилось это слово. Мне нравилось ощущать его на губах, нравился процесс его произнесения. Потаскуха. Жаль, что это слово ныне устарело вместе с понятием «скромность». Компания лесбийских потаскух маркиза де Сада сейчас сошла бы за банальный девичник. Современный мужчина чувствовал себя глупо, называя женщину потаскухой. Слово было изъято из употребления, а если и употреблялось, то при иных обстоятельствах. Так, в мире имелись места, где самые что ни на есть почтенные матроны, густо накрасившись и напялив короткие юбочки, устраивали так называемые «потаскушные променады» себе в удовольствие; но попросите такую «потаскуху» проделать то же самое за деньги, и вы вмиг увидите перед собой все ту же почтенную матрону, глубоко оскорбленную вашей просьбой. «Потаскушность» стала этаким развлечением для избранных и уже не обязательно ассоциируется с половой распущенностью. Так что с учетом всего вышесказанного я был готов испробовать этот термин применительно к Поппи — но вдруг она попросит объяснить, что такого «потаскушного» я нашел в работе секретарши литагента? Что я скажу тогда?
Правда, я не верил, что она ограничивается выполнением чисто секретарских обязанностей. Если Поппи была занята полный рабочий день пять дней в неделю, она не могла по-прежнему жить в своем Шиптон-бай-Вичвуде. Это слишком далеко для ежедневных поездок на работу. Тогда где же она ночевала?
Ванесса наверняка была в курсе. Но как спросить ее об этом? «Скажи-ка, Ви, в каких таких местах твоя потаскушная мамочка развратничает с Фрэнсисом?»
По уже упомянутым причинам задавать ей подобные вопросы я не мог.
И вот я лежал в постели с эрекцией — наполовину в честь Поппи, наполовину в честь ее дочери — и мог бы проваляться так еще целый год, если бы не телефонный звонок от Джеффри.
— Отец, — сказал он.
— Я тебе не отец.
— И я говорю не о тебе, а о нем. Ты должен срочно сюда приехать.
— Он болен?
— Мы все больны.
— Но он сильно плох?
— Насколько плох он должен быть, чтобы ты решил-таки приехать? Он твой отец.
После этих слов он бросил трубку.
Через час он позвонил снова и извинился за предыдущую резкость. Извинение в нашей семье было событием экстраординарным, и одно это показало мне, насколько серьезно обстояли дела. В последний раз я слышал извинение от представителя нашей семьи много лет назад, когда мама наехала машиной на соседского кота, причем сделала это намеренно — судя по тому, как она переехала его один раз, потом сдала назад и переехала снова, а потом еще раз прокатилась вперед. «Ой, прошу прощения», — после этого сказала она.
— Сейчас выезжаю, — сказал я Джеффри. — Буду у вас через несколько часов.
Однако меня сильно озадачили и заинтриговали две вещи из произнесенного им в последнюю минуту перед отсоединением. «Братья рождены к несчастью» — он и впрямь так сказал или мне послышалось? И еще — если я опять же не ошибаюсь — в разговоре он назвал меня Гершомом.
[96]
На станции я взял такси и попросил водителя сделать пару кругов по городку. Иногда место, в котором ты вырос, само по себе содержит ответ на вопрос, почему ты достиг в жизни того, чего достиг, и почему не смог достичь большего. По моей просьбе таксист проехал мимо школы, мимо штаб-квартиры скаутов и мимо библиотеки, в которой я обычно набирал больше книг, чем мог прочесть, и задерживал их месяцами, накапливая штрафов на солидные суммы. Мы медленно миновали «Вильгельмину» — жалюзи на окнах были опущены. Я любил и ненавидел этот бутик, никогда не забывая, что именно в его стенах впервые увидел Ванессу и Поппи. Первоначально я собирался высадиться тут, но не стал этого делать — магазин был явно закрыт и, похоже, не работал уже довольно давно.
Зато увитая плющом родительская богадельня исправно функционировала, вход был свободен — вот вам, пожалуйста, северная открытость и северное гостеприимство! — и я прямиком направился в спальню, где рассчитывал застать отца. Он сидел на кровати, подсоединенный к капельнице; в комнате также находился раввин. Увидев меня, он поднял вверх большой палец — я об отце, а не о раввине. Никогда прежде он не приветствовал меня таким жестом, и сейчас это показалось мне до странности трогательным. Уж не станем ли мы добрыми друзьями под конец?
— А вот и Гершом, старейший, — сказал раввин, протягивая мне руку.
— Старший, — поправил я его. — Нас всего два брата. И меня зовут не Гершом.
— Я знаю только, что ты не Иафет, — сказал он, продолжая трясти мою руку. — С твоим братом Иафетом я уже встречался.
— Иафет! У меня есть брат по имени Иафет?
Что-то здесь было неладно. Выходит, я не знал собственного брата?
До сих пор я считал, что знаю брата достаточно хорошо. Моим братом был извращенец по имени Джеффри с бомбой замедленного действия в черепушке. Типа «грязной» ядерной бомбы. Его мозг был этой бомбой, весь его мозг. При взрыве пострадает добрая половина Чешира. Мой брат был недостоин даже простого имени Джеффри — что уж там говорить об Иафете?
[97]
Или я просто брежу? Может, это последствия нервного срыва? Я чувствовал себя так, будто заснул в своей постели, ожидая, когда придет Ванесса и сделает что-нибудь с моим стояком, а пробудился на тысячи лет ранее в Святой земле.
Раввин-американец, очкастый мозгляк примерно вдвое меня моложе и чуть ли не вдвое мельче, с жидкими волосенками на месте усов и бороды, как будто догадался о причине моего замешательства.
