Генри становится неловко, он ерзает на своем бревне. Шлау сейчас рисуется перед ним, пытается поставить себя на одну доску с Генри. Пускай потешится, думает Генри.
— Вижу, вам не терпится рассказать, как вы все это добывали, сэр. Продолжайте, пожалуйста.
Шлау пускается в долгое и путаное повествование с многочисленными отступлениями, которые никак не связаны с его рассказом. Генри удивлен: скажи-ка, этот немец так немногословен, но стоит его раззадорить, становится даже болтлив. Он уже ловит себя на том, что постукивает подошвой и нетерпеливо кивает, когда Шлау начинает размазывать, то вспоминая про красивую птичку, которую он увидел по дороге, то, путаясь и сбиваясь, пересказывая биографию человека, не имеющего отношения к теме разговора.
Вкратце рассказ его сводится к тому, что, закончив набивать чучела для коллекции музея и успев как раз к торжественному открытию, Шлау отправился в путешествие по Северному острову. Там он втерся в доверие к некоторым местным фермерам, у которых останавливался, а также кое к кому из племени маори, с которыми фермеры его познакомили.
— Понимаете, эти маори, — пренебрежительно говорит Шлау, — они доверяли мне, потому что я не англичанин.
И голос его при этом противно дрожит.
У них он купил кое-какие предметы, и по хорошей цене, но когда стал задавать вопросы про заброшенные в окрестностях «па», спрашивать, можно ли туда наведаться, маори явно насторожились.
— Они говорили, что это «тапу». Вы знаете это слово?
Нет, Генри не знает этого слова, хотя догадывается о его значении.
— Это святое место, его нельзя трогать. Они говорили, что тот, кто нарушит «тапу», заплатит ужасную цену.
— Цену? — переспрашивает Генри.
— Да, собственной жизнью. Ну, конечно, для суеверных маори этого достаточно, чтобы носа туда не совать, но такого человека, как я, это не остановит.
И вот Шлау решил нанести визит мертвым один, но случайно спугнул стаю речных птиц, и маори что-то заподозрили и стали прочесывать территорию. Чтобы спрятаться от них, он взобрался на дерево, а Брут залег в подлеске. Ему пришлось ждать до самой ночи, он знал, что маори с суеверным страхом относятся к темноте.
В захоронениях он добыл много драгоценных артефактов, которые, по его словам, просто валялись рядом с мертвыми телами — подходи и бери. Набрал и спрятал в лесу кости скелетов, в том числе несколько черепов и украшенную резьбой берцовую кость, а в ранец уложил найденные орудия труда и оружие, собираясь на следующий день, чтобы как можно скорей избавиться от улик, отправить все пароходом. Еще он отпилил вырезанную из дерева голову татуированного вождя со столба у одного из захоронений, тщательно собрав и выбросив в реку опилки.
Но на следующее утро его разбудил фермер, у которого он остановился. Из ближайшей деревни маори к нему явились вождь с колдуном и высказали перед смущенным фермером свои подозрения. Они попросили проверить сумку Шлау, но тот успел подготовиться. Как-то раз фермер случайно рассказал ему об одном поверье маори, будто бы ящерицы, а также некоторые насекомые являются защитниками мертвых, и маори их очень боятся. В жестяные банки для образцов он набрал пауков, сороконожек и ящериц, положил их в ранец, а потом незаметно открыл их, и кое-что из содержимого упало прямо под ноги колдуна. Насекомые поползли по нему, и оба маори в страхе бежали. Разъяренный фермер немедленно выгнал Шлау из дома, но немец был доволен своей добычей и отправился себе дальше.
— Вот вам результаты только одной экспедиции, — говорит Шлау. — Черепа, красивая берцовая кость и деревянная голова принесли мне кругленькую сумму, и с тех пор я не упускаю возможности разжиться подобным образом.
Генри потрясен рассказом о жульнических аферах этого человека, но вместе с тем не может не восхищаться его находчивостью. Возможно, он его недооценивал. Как раз таким хитрым и коварным и должен быть честолюбивый коллекционер, если хочет достичь успеха, особенно это касается артефактов, сделанных руками человека. Но для Генри понятия чести — не пустой звук. Ему было бы стыдно рассказывать подобную историю про себя, и он прямо говорит об этом Шлау.
Немец пожимает плечами.
— Вы так считаете? Ну, это ваше личное мнение.
Он с жалостью смотрит на Генри, и тот видит, что в глазах его испаряются последние остатки уважения к нему.
Розмари
Я выпила пару таблеток парацетамола и встала под душ. За грязным окном над холмами висели черные дождевые тучи. Над фермой прокатился удар грома, и я поняла, что хорошая погода простояла всего один день. Душевая кабина совсем обветшала, по стенам ползла плесень, шпоновая обшивка местами вспучилась. Нужен был вентилятор или хотя бы сквозняк, чтобы влажный воздух вытягивало, и вода была только двух видов: холодная или горячая, смеситель отсутствовал. Я неохотно признала, что ванная комната нуждается в капитальном ремонте; впрочем, все остальные тоже. Не понимаю, как мы могли допустить, чтобы дедушка так долго жил в этой сырости. Почему не настояли, чтобы он оборудовал современную систему отопления? Якобы из экономии печку на кухне у него топил дровами нелегальный иммигрант, но зачем это было нужно, я не знаю. Уж лучше бы потратил деньги на себя, а не складывал в копилку, чтобы оставить детям.
Сэм ушел, и мне даже думать о нем теперь не хотелось, не говоря уже о том, чтобы сделать его своим очередным любовником. В постели он был неплох, слегка неуклюж, правда, и больше думал о себе, но это от молодости и неопытности. Двигался слишком быстро, меня это не очень устраивало, но я ничего ему не сказала. Лень было попросить, чтобы он делал это помедленней. Уж очень хотелось поскорей переспать с ним, так что все остальное было не в счет. Он спросил, сколько мне лет, а когда я ответила, очень удивился.
— Странно, у тебя такая гладкая кожа, — сказал он, будто женщина, которой за тридцать, должна непременно иссохнуть, как мумия, и превратиться в старую каргу.
После сорокалетнего с хвостиком Хью тело Сэма казалось мне совсем юным, с упругими и эластичными мышцами; впрочем, у него все еще впереди. Смена уже стареющего мужика на образец помоложе принесла мне странное чувство удовлетворения, я даже поняла, почему мужчины средних лет заводят интрижки с секретаршами и покупают спортивные автомобили. Но Сэм для меня был только развлечение, ничего больше. И сейчас мне как никогда нужно было побыть одной; впрочем, я часто советовала это себе самой и всякий раз игнорировала этот мудрый совет.
Я долго стояла под холодным душем, неожиданно почувствовала, что замерзла, выругалась и выключила воду. Дрожа, как осиновый лист, я торопливо вытерлась и стала одеваться, чтобы скорей согреться.
Наскоро позавтракав и прихватив чашку кофе с собой, я снова уселась за письменный стол и включила ноутбук, но слова в появившемся на экране тексте расплывались, и все попытки преодолеть глубокое похмелье сочинением новых заканчивались ничем. Впереди маячил совершенно пустой, никчемный, к тому же дождливый день. Я уже раздумывала, а не собрать ли вещички и не уехать ли обратно в город.
