Софи все же улыбается. На Агату невозможно долго сердиться. Она гладит подругу по руке в качестве извинения, надеясь, что та все поймет. Аккуратно возвращает бабочку на место — на комод и остается сидеть спиной к Агате.
— Ты и твои шляпки, — бормочет Софи. А потом добавляет шепотом: — Но это еще не все.
— Что?
Софи глубоко вздыхает и снова усаживается на кровать.
— Я читала его записи.
— Не может быть! — Агата наклоняется вперед и начинает потирать руки. — Что в них?
Софи не уверена, что ей хочется Делиться. Но Агата с таким нетерпением смотрит на нее. И скорее всего, поговорить об этом будет полезно.
— В основном он писал о бабочке, которую мечтал найти. О повседневных делах, впрочем, изрядное количество такого, о чем он не рассказывал мне в письмах. Например, о том, каким опасностям подвергался. Об огненных муравьях, ягуарах, пираньях!
Она тихо смеется, поскольку вид у Агаты совершенно увлеченный.
— Я подозреваю, он не хотел, чтобы я тревожилась. А еще там были рисунки — тех бабочек, которых он поймал. Вначале он рисовал довольно примитивно, но вскоре стал просто профессионалом. Я была удивлена.
Она замолчала, чтобы перевести дыхание. Просто потянуть время, это же ясно.
— Среди них попалось несколько рисунков с изображением бабочки, которую он хотел поймать: у нее крылья с одной стороны желтые, с другой — черные. Бабочка с раздвоенным хвостом, слышала о ней?
Агата восторженно кивает.
— Значит, он все же поймал ее?
— Я тоже так подумала вначале, но в записях об этом нет ни слова… впрочем, в тех, которые я читала. Мне кажется, он был просто одержим ею, вот и рисовал ее снова и снова, как ненормальный.
— И это все? Все, что ты обнаружила? Ну, выкладывай.
— Думаю, у него была женщина.
Агата резко отшатывается. «Женщина!» — читается в ее больших глазах. Какая она все-таки красивая. Черные глаза в сочетании с белой кожей изумительны, крепкие зубы покусывают нижнюю губу — полные губы у нее всегда гладкие и красные. Это цыганская кровь.
— Ты хочешь сказать…
Похоже, Агата не смеет произнести вслух эти слова, но Софи понимает, что она имеет в виду.
— У меня нет определенности. Как бы там ни было, в записях нет прямого указания на это, но я так поняла.
Рот у нее кривится и наполняется слюной.
— Только не Томас! — говорит Агата. — Он ведь так любит тебя!
Софи больше не может говорить. Слезы просятся наружу.
— Софи, дорогая… — Агата кладет руку ей на плечо. — Такие вещи случаются. Ты не должна винить себя.
— Вот еще, — вырывается у Софи. — Я его выгоню! И ее!
Она смахивает слезу и успокаивается.
— Ну и что ты собираешься делать?
Не рассказать ли о внезапном порыве увидеться с капитаном Фейлом? Что толкнуло ее на это? Стремление отомстить? Сейчас ей трудно представить, что творилось в ее мозгу накануне: тогда она двигалась как во сне — бесчувственная, с пустой головой, — и теперь события вчерашнего вечера кажутся неясными, словно она пытается вспомнить то, что случилось с кем-то другим. Слава богу, капитан не впустил ее в дом, хотя она и не способна на что-то действительно дурное. Наверное, ей просто захотелось проверить себя.
— Даже не знаю. Может, поэтому он не разговаривает?
Агата хмыкает.
— Вряд ли. Мужчины постоянно поступают так со своими женами. Не похоже, чтобы кто-то терял из-за этого сон, и уж тем более голос. Этим можно было бы объяснить, почему он не решается смотреть тебе в глаза, но он же ни с кем не говорит. И в постели лежит целыми днями. Куда делась его страстность? Он совсем бесчувственный.
Софи отворачивается, ей неловко слышать, как Агата рассуждает о страстности ее мужа. Иногда она бывает вульгарной.
— Продолжай читать.
— Фу, — говорит Софи. — Не получится. Во всяком случае — пока.
— Софи… — Агата хватает ее за руку. — Посмотри на меня. Нет, ты посмотри. Он любит тебя. Взгляни на это.
Она встает и берет бабочку с комода, где Софи ее оставила.
— Это же доказательство. И надежда. Можешь ненавидеть его за то, что он сделал, или же продолжать свои поиски и выяснить, что с ним произошло. Понимаю, это трудно, но ты по крайней мере узнала, что он живой человек… А теперь, когда это вылезло наружу, тебе просто придется жить с этим.
Она нрава, конечно. Агата часто бывает нрава, даже если Софи не сразу соглашается с ней.
— Но мне не надо больше ничего выяснять. Хватит и того, что уже узнала. Что, если… что, если будет еще хуже?
— Ах, ну да, конечно. Этот мир совсем не такой, каким ты его представляла, ведь так?
Софи качает головой, такая несчастная, что Агата приобнимает ее за плечи. Ее рука слегка дрожит — должно быть, ей холодно сидеть так, в сыром нижнем белье, а халат, наброшенный сверху, совсем не греет.
— Может, ты пойдешь и заберешь журналы? — мягко предлагает Агата, — Мы вместе их посмотрим. Я буду рядом с тобой.
Софи почему-то слушается ее беспрекословно — встает и с явным удовольствием двигается в сторону двери; а затем в коридор. В комнате мужа тихо, ни звука. Она приоткрывает дверь. Томас лежит на боку, и она вздрагивает, увидев, что он смотрит прямо на нее. Она ждала, что он будет спать, как обычно. Наверное, ему не спится из-за дождя, который стучит по крыше. Или он просто не может больше спать. Должно быть, скучно лежать вот так. Надо не забыть поднять его с постели, когда закончится дождь, думает она, но обрывает себя. Откуда взялась эта мысль? Она ведь сердита на него, а сама опять беспокоится о том, что его надо развлекать, как будто он ребенок.
Она пятится, чтобы выйти, и тут замечает, что саквояжа нет на своем месте у двери.
— Сумка пропала, — сообщает она, вернувшись в свою спальню.
— Черт побери! — вырывается у Агаты, — Полагаю, он спрятал ее. Но ты ведь будешь продолжать искать, да? Обещай мне.
— Не знаю, — говорит Софи.
Она и в самом деле не знает.
На другой день Софи наблюдает за тем, как Томас одевается, стоя к ней спиной. Она понимает, что было бы вежливо с ее стороны выйти из комнаты, но ей доставляет некоторое удовольствие ставить его в неловкое положение. Раны на спине заживают — это хороший знак, а еще она сняла повязку с его руки. Следы от порезов сухие, теперь это блестящие рубцы, чувствительные к прикосновению — он морщится, когда она проводит по ним пальцем, — но все затянулось.
Они спускаются по холму через сад в город. Она слегка держит его под руку — для виду, — но, будь у нее желание, она бы раздавила эту кость, свернула бы эту тощую шею, и никто бы ничего не узнал. Софи сходит с тропинки ненадолго — почва, как губка, пружинит под ногами, все еще сырая после вчерашнего дождя.
