За мелькающими чешуекрылыми темнели колонны стволов, которые терялись в сумраке леса. Каучуковые деревья, мимо которых он шел, были отмечены надрезами, из них стекал сок. Томас остановился, чтобы потрогать липкое вещество, и пальцами скатал из него шарик. Да, надрезы свежие. Должно быть, где-то поблизости рабочие Сантоса разбили лагерь. Он вспомнил все, что ему рассказывали об отвратительном положении рабочих в Путумайо, и внезапно его охватила паника. Надо держаться подальше от лагеря — чтобы не стать свидетелем очередных зверств.
Он стоял безмолвно, размышляя о том, в какую сторону свернуть, и вдруг с изумлением увидел силуэты двух людей, бегущих сквозь заросли леса прямо на него. Это были индейцы — мужчина и женщина, их босые ноги ступали бесшумно по лесному покрову. Заметив его, они остановились — застыли на месте, как тот ягуар, широко раскрыв глаза. Медленно эти двое стали пятиться назад.
Он махнул им рукой.
— Все в порядке, — сказал Томас, потому что они смотрели на него так, будто он собирается их убить.
У них у обоих были высокие лбы и широко поставленные глаза, угловатые челюсти. Женщина, обнаженная по пояс, была молода и все еще красива — вообще-то женщины здесь с возрастом становятся похожими на мужчин, это Томас еще раньше заметил. Мужчина крепко держал женщину под руку. Росту он был невысокого — намного ниже Томаса, — но телосложение имел коренастое, крепкое.
Раздался выстрел, и женщина, не сводя с Томаса глаз, — опустилась на колени. Рука ее потянулась к животу, и он заметил его округлость, как при ранних сроках беременности, а также увеличенные и потемневшие соски на груди женщины. Лицо ее искривилось от боли и ужаса. Спутник женщины, пронзительно закричав, дергал ее за руку, чтобы она поднялась на ноги, совершенно забыв о Томасе.
Но вот их настигли мужчины — трое надсмотрщиков с каучуковой плантации; они стали пинать ногами обоих индейцев, лежащих на земле. Никто из них пока не видел Томаса — но что он мог поделать? Кожа у этих людей была цвета запекшейся крови — они били несчастных с ужасными улыбками на лицах, словно играли в детскую игру и праздновали победу. Томас придвинулся ближе к каучуковому дереву и спрятался за ним; тем временем сердце толчками посылало кровь в онемевшие кончики пальцев. Закрыв лицо руками, он вздрагивал при каждом тошнотворном звуке от ударов тяжелым сапогом по телу. Затем все прекратилось. Мужчины перекидывались между собой фразами — может, они даже говорили по-английски, но Томас не был в этом уверен.
Он осмелился выглянуть из-за дерева, но сразу же пожалел об этом — впрочем, у него уже не было сил двинуться с места или отвести взгляд. Женщина по-прежнему лежала на земле, тогда как один из мужчин стоял на коленях со спущенными штанами между ее ног. Двое других держали индейца, который слабо сопротивлялся, и расхохотались, когда негодяй стал насиловать женщину. Затем они, подхватив индейца под руки, поволокли его назад к дереву и крепко привязали к нему. Третий, покончив с женщиной, подошел к ним, чтобы помочь, — он проверил, надежно ли привязаны к дереву конечности индейца. Женщина лежала неподвижно — вероятно, она была мертва.
То, что произошло потом на его глазах, будет преследовать Томаса всю оставшуюся жизнь — он это понял сразу. Один из этих мужчин, коротышка с кривыми ногами, в грязной рубашке с закатанными до локтей рукавами, занес над головой мачете и резко опустил его на плечо индейцу. Бедняга громко закричал, но рука его осталась на месте. Каучуковые люди стали насмехаться над своим кривоногим сообщником, а тот, заулыбавшись, покачал головой и полез к себе в карман. Томас увидел, как он бросил несколько монет в протянутые ладони своих приятелей, затем снова поднял мачете и нанес удар. Рука упала на землю, а индеец потерял сознание.
Томасу показалось, что он тоже лишается чувств. Он ухватился за дерево и стал сползать вниз — шум, заполнивший голову, вытеснил крики несчастного. До его сознания дошло, что эти каучуковые надсмотрщики и в самом деле затеяли своего рода игру: они спорили, кто сумеет отсечь конечность одним ударом.
Рот наполнился слюной, и желудок вывернуло наизнанку. Его рвало, и он был не в силах сдерживать скрежещущий звук, который рвался из глотки.
Убежать Томас не успел, даже решиться на побег у него не было времени, и один из мужчин — самый толстый из них, с огромным родимым пятном на щеке — подскочил к нему, грубо схватил за руку и за-кричал скороговоркой по-португальски.
«Мне конец», — подумал Томас, но сопротивляться не стал, безразличный к тому, что с ним происходит. Он всегда знал, что рано или поздно умрет.
Тот, что с пятном, тряс его за плечо, и все его тело колыхалось. Томас нашел в себе силы поднять руку.
— Пожалуйста, — сказал он по-португальски, — сеньор Сантос…
Толстяк выпустил его руку; к тому времени подошли остальные. Томас смотрел мимо них туда, где свисало связанное тело индейца, залитое собственной скользкой кровью. Кривоногий тыкал Томаса в грудь ружьем — сильно, словно желая сломать ему ребра.
— Он знает Сантоса, — сказал по-португальски обладатель родимого пятна. — Откуда ты? — спросил он.
— Я англичанин, — ответил Томас. — Я здесь вместе с сеньором Сантосом.
Мужчины переглянулись и опустили ружья. Они быстро заговорили, и Томас не мог уловить, о чем их разговор. Наконец толстяк спросил по-английски:
— Друг?
Томас кивнул.
— Да, друг.
Ему хотелось убить себя за этот позор — назваться другом этих подонков. Они по очереди поздоровались с ним за руку, и никто из них не вспомнил об истерзанных телах всего в нескольких ярдах оттого места, где они стояли. Томас начал отступать от них. Поднялся ветер, скоро пойдет дождь и смоет кровь с тел.
— Я пойду, — сказал он.
Был ли у него хоть какой-то шанс спасти этого индейца? Что он сможет рассказать? Голос одного человека совершенно бесполезен здесь — с какой стати его будут слушать? Он будет похож на одинокую бабочку, которая беззвучно машет крыльями. Он повернулся и пошел, с каждым шагом уговаривая себя остановиться и вернуться, попытаться помочь, но ноги сами несли его в сторону лагеря; как раз в это время небо разверзлось, и хлынул дождь.
Уже потом, когда дождь лил сплошной стеной, стуча по крыше его хижины, а сквозь дырку в полу было видно, как стремительно бежит под ним вода, поблескивая в свете лампы, он услышал свое имя. В дверном проеме стоял Джон. Томас не помнил, сколько времени он уже просидел так, один в темноте, стиснув руки между коленями.
— Значит, тебе стало лучше, — сказал Джон.
Томас печально покачал головой. Лучше? Ему теперь хуже, намного хуже. Но что он мог сказать? Он взмахом руки пригласил Джона войти внутрь. Огромные пальцы товарища поглотили худенькую ладонь Томаса.
Джон на мгновение неловко замялся, прежде чем Томас придвинул ему единственный стул. Сам Томас пересел в гамак, как на качели.
— Как ты себя чувствуешь? — забеспокоился Джон, — Ты очень бледный. Смотри-ка, ты дрожишь. Может, позвать Эрни?
