– Понимаете, Еленочка, Лена, я так обрадовался, когда вы меня пригласили, ведь я даже не надеялся, и с вами – хоть куда, даже сюда, я все понимаю, просто от волнения, никогда себе лишнего не позволяю, у меня работа, а тут, как мальчишка, раскис, для храбрости выпил – и все, развезло. Только вы на меня не обижайтесь, вы мне очень нравитесь, особенно когда в одну точку смотрите, как будто не здесь, и вы не думайте – я с серьезными намерениями, я же все понимаю, вы же в музее работаете, у вас все по-другому, и этот ваш кокошник и гусли… Я вообще там чуть с ума не сошел от желания… – Михаил Иванович, к ужасу Елены Анатольевны, схватил ее руку и прижал к губам. Она попыталась выдернуть руку, но Михаил Иванович держал крепко и продолжал лобызать, добираясь до локтя. На них стали обращать внимание. Дирижер поднял руки, Гера кивнул.
– Перестаньте! Прекратите! – зашептала Елена Анатольевна. – Давайте слушать музыку!
– Понял! – Михаил Иванович покорно уставился на сцену.
Елена Анатольевна была в панике. Она пропустила абсолютно все – и выход Геры, и жест, которым он прикладывал скрипку, и тот миг, когда он закрывал глаза и начинал играть. Она ничего не видела! И виноват этот солдафон Михаил Иванович, который посмел явиться на концерт пьяным! И как она сразу не догадалась? Господи, за что ей такое? На сцене – ее Гера, ее любовь, а рядом – пьяный полицейский, неравнодушный к русским народным костюмам. Гера начал играть, а Елена Анатольевна никак не могла сосредоточиться на музыке. Ну почему у нее все не так, как у людей?
– Елена, Лена! – Михаил Иванович опять наклонился к ней.
– Тихо! Умоляю! – прошипела она. – Давайте потом!
– Извините. Можно мне выйти? – прошептал он ей в ухо.
– Куда? Зачем? Вы с ума сошли? – ахнула она достаточно громко. Ей показалось, что на нее с возмущением посмотрели не только соседи, но и Гера.
– В сортир, – прошептал Михаил Иванович. – Очень надо.
– Куда? – чуть ли не выкрикнула Елена Анатольевна.
– В туалет, я извиняюсь.
– Терпите, ей-богу, что вы как маленький. – Елена Анатольевна почувствовала, как у нее начинаются жар и удушье одновременно.
– Не могу, – честно признался Михаил Иванович. Он шумно встал и начал пробираться по ряду к выходу, наступив Елене Анатольевне на ногу, отчего у нее перед глазами померк белый свет, и она едва не закричала от боли.
Елена Анатольевна никогда в жизни не переживала такого унижения. Ей казалось, что все, включая музыкантов, смотрят только на нее и ее спутника, у которого нет ну никакого представления о приличиях. Господи, да разве она могла такое предположить? Он ведь казался таким правильным, таким сдержанным и даже вежливым. Она уже не смела поднять глаз на сцену.
Михаил Иванович благополучно добрался до конца ряда, несколько раз громко извинившись и сообщив, что ему нужно в туалет. Он ушел бы и раньше, если бы не увидел того мальчика, которого встретил на лестнице, и опять ласково погладил его по голове, к совершеннейшему ужасу мамаши.
Елена Анатольевна молила Бога, чтобы Михаилу Ивановичу хватило мозгов дождаться в фойе перерыва на антракт и только после этого войти в зал. Ведь войти во время игры – это не просто моветон, это, боже, как справить нужду на глазах у всех и даже хуже! Но спустя десять минут, когда она нашла в себе силы робко бросить взгляд на сцену, чтобы запомнить, запечатлеть в памяти образ Геры, в конце ряда началось шевеление – Михаил Иванович, бодрый, улыбающийся, приносящий извинения и тянущий руки к шевелюре мальчика, пробирался к своему месту.
– Не трогайте моего ребенка! – зловещим шепотом проговорила перепуганная мать.
– Не смог сдержаться, – извинился Михаил Иванович. – Очень детей люблю. Особенно мальчишек.
– Я сейчас вызову полицию! – почти в голос закричала женщина.
– Зачем? – удивился Михаил Иванович. – Чё, мамка у тебя строгая, да? – обратился он к мальчику.
Тот радостно кивнул.
– Притащила тебя музыку слушать, – продолжал Михаил Иванович. – Но ты, парень, держись, я тут тоже не по своей воле…
Бедная женщина вскочила, заслонила собой сына и начала пихать Михаила Ивановича в грудь. Тот кивнул и стал пробираться дальше.
Если бы можно было провалиться сквозь пол, Елена Анатольевна это сделала бы, не задумываясь. Михаил Иванович плюхнулся в кресло и начал сосредоточенно смотреть в бинокль, разглядывая музыкантов.
– Что-то не настраивается, – сказал он, подкручивая колесико.
Господи, зачем ему бинокль в партере? Чего еще от него ждать? Елену Анатольевну била мелкая дрожь. Даже зубы начали стучать.
– Вы замерзли, что ли? – наклонился к ней Михаил Иванович. – Вот, накиньте мой пиджак. Давайте, не стесняйтесь, тут сквозняк. А мне нормально. Одевайтесь!
Елена Анатольевна покорилась. Она находилась уже в такой прострации, в таком ступоре, что разрешила ему надеть на себя пиджак, успев отметить, что после возращения из уборной от Михаила Ивановича стало пахнуть сильнее.
В этот момент музыка смолкла, и через секунду зал начал аплодировать. Закончилось первое отделение, а она сидела в мужском пиджаке, с пьяным спутником, который вел себя неподобающим образом. И главное, она не слышала Геру! Не слышала, как он играл! Она даже не успела его рассмотреть! Елена Анатольевна собралась даже заплакать, но сдержалась. Через мокрую пелену, которая висела на глазах, через беспамятство, в которое она желала погрузиться, Елена Анатольевна слышала, как Михаил Иванович кричит «браво» и хлопает в ладоши.
– Прекратите, пожалуйста, – попросила она его. – Вы меня позорите. Солист – мой бывший… муж, гражданский.
– Тот, который на скрипке играл? – с явным интересом и почему-то радостью уточнил Михаил Иванович.
– Да. Он гениальный музыкант. Но мы… расстались. Он меня бросил и сейчас живет в Израиле. Сюда приезжает на гастроли. Я не пропускаю ни одного его концерта. Понимаете, что это для меня значит? – Елена Анатольевна говорила и поражалась собственному красноречию, которое ей было несвойственно. Зачем она вообще перед этим полицейским объясняется и даже оправдывается? Но она продолжала говорить: – Он всегда хотел уехать. А я и не знала. Он уехал, даже не попрощавшись. Я думала пойти на концерт одна, но решила, что лучше с мужчиной. И поэтому позвала вас. Больше было некого. У меня ведь никого нет. Я просто хотела, чтобы было не стыдно и не так обидно. Понимаете? Чтобы он знал, что у меня все хорошо, что я могу жить без него. А вы! Вы все испортили! Как вы могли? – У Елены Анатольевны на нервной почве начался словесный понос. За три секунды она рассказала Михаилу Ивановичу то, что годами скрывала от коллег. – Я хотела зайти за кулисы и поздравить его. Он не будет играть во втором отделении. Что мне делать?
– Понял. Щас все сделаем в лучшем виде, – серьезно ответил Михаил Иванович и решительно направился к сцене, где Гера продолжал приветствовать публику своим коронным жестом – воздев руки, сомкнутые в замок, над головой. Музыканты постукивали смычками по пюпитрам. Гера горячо жал руку дирижеру.
