— Ну вот, отлично проходит, — заявляет покуривающий техник таким тоном, словно его коллега только что починил сломанный унитаз.
Он подзывает жестом Себастьяна и подает ему телефонную трубку, которая спиральным проводом соединена с черным ящиком. С бутербродом в руке в переднюю выходит Зандштрем. От него пахнет горчицей. Он отирает рукой нос, приподнимая его кончик кверху, отчего его лицо на секунду превращается в свиное рыло. Женщина-психолог стоит в дверях, прислонившись к косяку и покусывая ноготь большого пальца, и, как китайский болванчик, все время дружески кивает Себастьяну. Если бы он мог, то позвонил бы не Майке, а Оскару и попросил бы его еще раз повторить то, что он сказал прошлой ночью: «Хочешь, я приеду?»
На этот раз Себастьян ответил бы «да».
Старомодная трубка кажется очень тяжелой. Набирая номер спортивного отеля в Аироло, Себастьян все время ощущает, как сзади его сверлят взглядом полицейские.
Вообще-то, этого следовало ожидать. Майки не оказалось на месте. Не для того она отправилась в Альпы, чтобы сидеть в четырех стенах. Она уехала на экскурсию, понимаете? Километров за сто, понимаете? Ну что вы, какой там мобильник! Тут же самая прелесть в том, что никто тебе не позвонит. Так ведь? Заученный смех. Да, самое позднее — к ужину. Она вам перезвонит.
Себастьян просит у женщины-психолога уступить ему кушетку. Ему больше не хочется отвечать на вопросы. Он не позволяет техникам включить музыку или телевизор. Вздыхая, полицейские вынимают с полки книжки и журналы и принимаются листать. Женщина-психолог отворяет окно и подслушивает сверху за Бонни и Клайдом, которые, проплывая по Ремесленному ручью, спорят друг с другом о дальнейшем развитии событий. В кухне звонит мобильный Зандштрема. С шоссе А81, где два сотрудника, проверяя показания Себастьяна, опрашивают шоферов-дальнобойщиков, туалетных работниц и обслуживающий персонал ресторана, не поступало ничего нового.
Ожидание. Себастьян так поднаторел в этой дисциплине, что уже через несколько минут перестает воспринимать, что происходит вокруг. Откинув голову, он сидит, уставясь в потолок; его белая поверхность приятна ему, так как соответствует нынешнему настроению. В то время как тело все глубже погружается в теплый зыбучий песок, сознание тихо воспаряет ввысь и кружит вокруг себя. Себастьян отчетливо ощущает, как время выходит из берегов. Цепочка секунд распадается на крошечные частицы. Его «я» растворяется и все же оставляет по себе нечто, с чем он может себя идентифицировать, некий наблюдательный пост за пределами тела и души. Находясь там, Себастьян может поразмыслить над вопросом, почему он так долго держался своей теории, которая никоим образом не соответствует его ощущению времени и пространства. Его существование протекает не во множестве миров. Это единый космос, который гулко шумит и в котором он, кроме собственной, ощущает также присутствие других сущностей. Их можно выделить по именам: Майка, Оскар, Лиам, и они вплетены в общую ткань свивающихся воедино течений, в которой материя и энергия едины и представляют собой информацию. Человеческое сознание, состоящее только из воспоминаний и опыта, есть не что иное, как чистая информация. Надо бы, думает наблюдательный пост по имени Себастьян, за письменный стол да записать вкратце. Надо бы выяснить, не направлены ли попытки Оскара путем квантизации времени вывести расчеты за начало Большого взрыва, в первую очередь на то, чтобы представить мир как большую информационную машину. Надо подумать над тем, не работаем ли мы оба все эти годы над одной и той же идеей, хотя и подошли к ней с разных сторон: над идеей о том, что время не только в философском, но и в физическом смысле является продуктом сознания, будучи в то же время идентично ему. Надо бы прямо сейчас поговорить с Оскаром, поискать общие моменты, надо бы… Раздается звонок в дверь, и фантазии Себастьяна распадаются, оставляя после себя одну мысль: человек — это прореха в пустоте…
Кто-то входит в квартиру. Женский голос обзывает Зандштрема идиотом и спрашивает, что нового произошло за прошедший день. Хороший вопрос. Наручные часы Себастьяна утверждают, что он разглядывал белую поверхность потолка пять часов кряду. Женщина входит в комнату и выбивает из рук курящего техника телевизионную программку. Себастьян уже видел ее этим утром в полицейском участке, когда она бегом поднималась по лестнице. Даже со спины она показалась ему неприятной. Сейчас она бегло оглядывает комнату, словно когда-то здесь что-то потеряла и вернулась забрать свою собственность. Когда женщина устремляется к Себастьяну, кучерявые волосы дыбятся вокруг ее головы как символ перманентной неуспокоенности. Большие груди проступают под плотно застегнутой кофтой сильнее, чем следует. Ручищей, поражающей своими размерами, она сокрушительно стискивает руку Себастьяна:
— Рита Скура. Комиссар полиции.
К счастью, она хотя бы не пристает к нему с вопросами, а расспрашивает вместо этого своих коллег. Зандштрем и психологиня пересказывают его показания, по-братски поделив их между собой. Едва они закончили, Рита Скура сообщает, что эта скотина главный врач весь день не показывался в отделении; что персонал но-прежнему, о чем ни спроси, только и делает, что умывает руки; в результате по делу убитого врача не выявлено никаких новых данных, и, соответственно, начальство наверху очень обеспокоено, как бы не подпалить свою задницу. Посреди ее руготни вдруг зазвонил телефон.
Все цепенеют, как в немой сцене, которая тотчас же сменяется лихорадочными метаниями. В поднявшейся неразберихе, когда все заговорили и забегали, Рита Скура превращается в начальницу. Одного техника усаживает за аппаратуру, Зандштрема отправляет на балкон, а психолога с Себастьяном к телефону.
— Трубку снять по моему знаку. Тянуть время, изображать дурачка. Переспрашивать. Понятно?
— Это, вероятно, моя жена, — говорит Себастьян.
Рита властно встряхивает головой и, удерживая зрительный контакт с техником, скрестив руки, встает, прислонившись к стенке. Себастьян чувствует необоримое желание накрыть Скуру гигантским стаканом, просунуть под него картонку и вышвырнуть комиссаршу на двор, как противное насекомое. Она щелкает пальцами, и техник по этому знаку протягивает ему трубку.
— Папа?
Голос Лиама доносится не только из трубки, но и из ящика, по бокам которого крутятся магнитофонные катушки.
— Погоди, папа. Ну, Манно же! Перестань!
Лиам говорит это кому-то другому, отвернувшись от трубки. Сзади слышно хихиканье, какая-то возня. Голос Лиама возвращается.
— Извиняюсь, — смеется Лиам. — Тут только один телефон, и туда входят только пятидесятицентовики. Филипп и Лена все время дергают меня за рукав. Им кажется, что это очень смешно, что ли.
— Лиам… — говорит Себастьян.
— Папа, ты на меня сердишься, что я так долго не звонил? Ну никак было не позвонить. Мы же в походе, с рюкзаками и палатками. Я потому что сразу попал в старшую группу за то, что рассказал, как разжигают огонь, про фокусирование лучей, температуру возгорания. И про ошибочное представление о кремне. Что на самом деле для этого нужен пирит. И тогда меня сразу взяли в поход…
