— Какая тебе разница? Просто скажи, что у меня.
— Надо подождать анализов, но… Но на сканировании…
— Хватит нагнетать! Ты можешь просто…
— У тебя все порвано, Аннели. Органы в ужасном состоянии. Матка… Как это они?..
Я знаю, я могу рассказать. Аннели, не надо это вспоминать…
— Кулаком. На руке что-то было. Кольца. Браслет. И всем остальным, — буднично произносит она.
Несколько секунд ее мать пытается, наверное, имитировать сострадание, но голос, которым она продолжает, — стылый, деловой.
— Начинается заражение. Надо удалять, Аннели… Стерилизовать…
— Что значит — стерилизовать? Что это значит?!
— Послушай… То, что у тебя там сейчас… Я думаю, что… Не думаю, что ты когда-нибудь теперь…
— Ты думаешь или ты не думаешь?! Говори по-человечески, я за этим сюда пришла! Никто не скажет мне об этом конкретней моей мамули! Вот уж кто точно не станет обнадеживать меня зря, да? Говори!
— Я боюсь… — Марго шуршит оберткой. — Какого черта. Ты не сможешь забеременеть. С таким месивом внутри… Вот и весь сказ.
— И что? Даже ты ничего не сможешь сделать? Ты, святая, чудотворная? А?! Ты, к которой очередь на сто лет вперед! Чего они к тебе так рвутся, если ты не можешь помочь собственной дочери?!
— Аннели… Ты не представляешь, как мне жаль…
— Надеюсь, что тебе жаль, потому что твоя линия оборвется тоже! Не знаю, хотела ли ты нянчить моих внуков, но теперь извини…
— Боже… — Марго замолкает. — Как ты живешь? Как такое могло с тобой стрястись? Я думала, ты уехала в Европу… Устроилась…
— Я тебе расскажу как. Я залетела от своего мужика, и к нам прислали Бессмертных. Знакомая история? Только вместо укола они решили дело кулаком.
— Моя бедняжка…
— У тебя есть сигареты?
— Я не курю. Правда, все выбросила. Конфета, хочешь?
— Меня тошнит от твоих конфет! Как мне помогут конфеты?!
Войти. Схватить эту бледнолицую суку за шею, напихать ей полный рот ее чертовых конфет, в дыхательное горло натолкать.
— Бессмертные… Какой кошмар… Ты не должна была отсюда уезжать… Сюда они не показываются… Ты могла бы…
Теперь ты знаешь, где от них прятаться, а? Теперь, когда твой муж в могиле, а твоя дочь прошла через интернат, до тебя дошло! Что же ты отпустила Аннели в нашу счастливую страну?! И зачем ты сейчас читаешь ей морали?!
— Это уже случилось! Мне не нужны твои сценарии, ма! Я сама могу нарисовать себе свою счастливую жизнь, у меня все в порядке с воображением. У меня проблемы с маткой! А ты ничего с этим не можешь сделать, а? Ты даже не хочешь попробовать! Я понимаю, сильно твои показатели это не поднимет, но все же! Неужели совсем ничего?!
Что-то пиликает.
— Подожди. Анализы пришли. Гормоны и… — Марго щелкает по клавишам. — И бактериальный фон… Кровь…
Хватит тянуть! Говори, что там?!
— Я выпишу тебе антибиотики… Чтобы не началось заражение крови и… И вот еще обезболивающее.
— И что будет? Что со мной будет потом?
— Но я все равно рекомендую операцию. Удаление…
— Нет!
— У тебя все равно не будет детей, Аннели! Надо минимизировать риски…
— Давай сюда свои гребаные таблетки! Где они?!
— Послушай…
— Ты не будешь за меня решать. Это моя жизнь, ты никогда ничего в ней не решала и не будешь решать, что со мной произойдет, а чего не произойдет. Давай таблетки. Я ухожу.
— Мне правда жаль! Вот… Держи. И эти… Два раза в день. Постой… Может, ты… Вы зайдете сегодня к нам с Джеймсом? Мы съехались. Теперь живем прямо тут, над миссией…
— Дай коммуникатор.
— Что?
— Дай мне свой коммуникатор.
Опять она за свое. Слышу, как Марго отстегивает браслет, как Аннели упрямо сопит, проверяя свою почту.
— Спасибо. Спасибо тебе за все, мамочка.
— Вы зайдете? Я заканчиваю в десять…
Аннели вылетает в коридор и шваркает дверью так, что лепнина крошится. Выходим на улицу, она дрожащими пальцами разрывает оболочку таблеток, слизывает их с ладони сухим языком, насилу глотает. Что делать дальше, она, похоже, представления не имеет.
— Куда мы теперь? — Я притрагиваюсь к ее локтю.
— Я — никуда. А ты — куда хочешь.
Напротив — лавка, торгующая ливанской шаурмой.
— Подожди меня тут.
Возвращаюсь с чаем и с двумя дымящимися свертками. Второй этаж над харчевней — занюханный секс-мотель, чудовищно дорогой, но с номерами на двоих; хорошо, в этой адовой сутолоке хотя бы любовью можно ширнуться без свидетелей.
— Давай просто передохнем, а?
Ей все равно. Консьержа нет, оплата автоматическая. Стенки тонкие, все завешаны бабами с раздвинутыми ляжками, видимо, чтобы создавать романтическое настроение; комната размером с мой шкаф — одна сплошная кровать. Зато есть окно — неожиданно большое настоящее окно, и выходит оно прямо на двери миссии. Первым делом Аннели его зашторивает.
Всучиваю ей шаурму.
— Надеюсь, не человечина, — шучу я.
Она откусывает и принимается пережевывать ее — только глотать забывает.
— Лучше бы она сдохла, как твоя, — говорит Аннели. — Каждый раз смотрю на нее и думаю, что папа зря принял за нее укол. «К нам с Джеймсом…»
— У вас с ним… Ты его любила? — Мне неловко спрашивать ее об этом.
— Она вообще меня не хотела. Отец настоял. Они в Большой Европе жили, в Стокгольме. Она забеременела, хотела делать аборт. Отец говорил — не надо, мы сбежим в Барселону, да хоть куда, мы будем жить, как раньше люди жили, семьей. Но мама тогда ждала вакансии. В клинике пластической хирургии. Большой и дорогой. Несколько лет ждала. И ни в какую Барселону ехать не собиралась. Отец так настаивал на ребенке, что она уступила. Так она мне сказала. Честная, а? Но из Стокгольма уехать отказалась. Место в клинике освободилось, когда ей оставался месяц доходить. Сказали, ждать столько не будут. Она нашла подпольный роддом, сделала кесарево. И на третий день вышла на работу.
— Ты не похожа на нее совсем, — говорю я.
— С чего бы я была на нее похожа? — усмехается Аннели. — Она меня вообще видела? Она деньги зарабатывала, а со мной сидел отец. Менял подгузники, подмывал, кормил из бутылки, учил ползать, сидеть, стоять, ходить, писать в горшок, мыть руки, говорить, читать, петь, рисовать. По вечерам укладывал спать, сказки рассказывал на сон.
Я набиваю свой желудок стылым мясом. Все тело отчего-то начинает чесаться, и веко дергается.
— Особенно я любила одну, про девочку Аннели. Там их много было про эту девочку, но одна была про то, как Аннели узнала, что она на самом деле принцесса, а ее отец и мать — король с королевой. Я тогда взбесилась на него. Сказала, что никакого короля мне не надо, что меня и с моим папой все устраивает. И стала рассказывать сказку вместо него. А потом мы ее по очереди допридумывали. Весело получилось. Это была самая интересная из всех. А чем все кончилось, вылетело из головы. Думала — свалю из интерната, найду его и спрошу.
