Человек, хоть однажды сумевший прорваться сквозь бумажные
стены обыденной жизни, сквозь эти непрочные стены, которые тем не менее так
надежно от рождения до могилы держат многих из нас в плену, неминуемо приходит
к открытию: если окружающий мир тебе не нравится, его можно изменить. Надо
только принять твердое решение любой ценой изменить его – и ты добьешься
своего. Ты можешь оказаться в более неприятном, трудном и даже опасном
положении, но может случиться, что жизнь твоя станет ярче, приятнее или, на худой
конец, просто интереснее.
Герберт Уэллс, «История мистера Полли»
Глава 1
Над самой клеткой льва
Восьмого сентября одна тысяча девятьсот девяносто первого
года, где-то во второй половине дня, майор Станислав Сварог (для друзей – Стас,
для солдат за глаза – Эсэс) окончательно уверился, что сошел с ума. Многие
здравомыслящие люди на его месте сделали бы именно такой вывод. Были все
основания. Представьте, что вы шагаете по степи и вдруг проваливаетесь по
колена в эту сухую твердую землю, причем ноги ваши ниже колен вовсе и не
чувствуют ни тесноты, ни сжатия, ни иного неудобства, вообще ничего не
чувствуют, словно бы болтаются в воздухе. И вы погружаетесь дальше, медленно, с
этакой плавной игривостью аэростата, однако ж неотвратимо; лицо ваше все ближе
к земле, становящейся бесплотным видением, лишь зрительно отделяющим вас от
загадочной пустоты, в которую вы погружены уже по пояс, по грудь; вы брыкаетесь
и бьетесь от ужаса и, будто этого мало, вдруг чуете, что ваши ноги – начинают
задевать и сшибать какие-то твердые предметы, а порой вас ловят за щиколотки
чьи-то руки и тянут, целеустремленно тянут вниз. Добро бы только руки, вы
чувствуете прикосновение чего-то очень похожего на когтистые лапы, а то и хлеще
– как по ногам скользят, обвивают их холодные щупальца. И все кончается –
примерно на уровне нагрудных карманов форменной рубашки вы вновь обнаружили,
что стоите, как ни в чем не бывало, на сухой, твердой земле и одежда ваша
ничуть не запачкана и благим матом вы не орете лишь из воздушно-десантного
гонора. Представьте еще, что эти фантасмагории происходят, что ни день, причем
исключительно тогда, когда поблизости нет ни души, никто вас видеть не может, и
потому нет подтверждения, что все это происходило на самом деле. А также
добавим, что «погружения» эти случаются не только в чистом поле, но и на
бетонированном полу танкового ангара, и в коридоре третьего этажа, и прямо на
лестнице, причем те, кто находился на втором этаже, ваших растущих из потолка
ног не видели… Одним словом, вы очень быстро начнете с нехорошим эгоистическим
интересом присматриваться к табельному «Макарову». «Макаров», конечно, та еще
бандура, и всякий, кто понимает толк в огнестрельных игрушках, согласится, что
невероятно трудно попасть из него именно туда, куда целишься, но при всех
недостатках «макара» достоверно известно: себе в висок никто еще из него не
промахивался. Осечки случались, а вот промахов как-то не бывало…
Вот так-то. Не ходите к психиатру, если начнете вдруг
регулярно проваливаться под землю и в последний момент выскакивать оттуда, как
пробка от шампанского. Психиатр все выслушает, но никогда ничему не поверит, а
начнет кормить таблетками, от которых хочется лечь, едва встанешь, встать, как
только ляжешь, и, что хуже всего, они не совмещаются со спиртным. Для
советского человека, даже слегка и развращенного перестройкой и гласностью,
добровольно зайти к психиатру столь же жутко и невозможно, как наделать в
штаны, едучи в автобусе, – тем более майору ВДВ, который себя в ином
качестве и не мыслит…
И были еще сны. Вернее, наутренний осадок отбушевавших ночью
сновидений: тело в поту, озноб и головная боль, остатки образов. Образов почти
одних и тех же каждый раз: некто в пепельно-сером балахоне в клубах кровавого
тумана, крюк багра, пытающийся зацепить его тело, уносимое грязно-желтым
стремительным потоком, и падение в беспросветно-черную бездонную воронку под
закладывающий уши жуткий вопль. И врезались в память три слова, как три карты:
брелганд, митгард, кракен. Запомни мозг ночные кошмары целиком, не избавься от
них, спасая себя, не сотри, как ненужную магнитную запись на кассете, – в
таком случае, иногда казалось Сварогу, к психиатру уже пришлось бы не идти, а
бежать.
С учетом вышеизложенного и вышепережитого нетрудно понять,
что майор Сварог пошел поначалу по избитому пути великорусского самолечения от
всех недугов – то есть принимал национальное лекарство под скудную закуску, а
то к вовсе без таковой. Но это было чревато – во многих отношениях. В
преддверии вывода войск из неожиданно сказавшейся суверенной Монголии в
перестроечную неизвестность начальство зверело; а телепатически чуявшие наличие
спиртного друзья, нагрянув незамедлительно, быстро превращали лечение в обычный
гудеж, где добывать очередной пузырь предстояло тому несчастливцу, кто уже не
мог без запинки выговорить имечко первого монгольского астронавта –
Жугдэрдемидийн Гуррагча.
К тому же Сварог ужасно боялся по пьянке проговориться. Ну и
жена ныла, конечно. Одним словом, у него помаленьку ехала крыша, и во второй
половине дня, ближе к вечеру, майор Сварог философски заключил, что сошел с
ума.
Это эпохальное открытие он сделал, как большинство его
предшественников – от Ньютона до Эдисона, – в совершенно будничной
обстановке, стоя на краю раскопа и тупо пялясь вниз. В раскопе ударно, словно и
не советские люди, шуровали археологи, ихние девочки по причине жаркой погоды
работали в скупых купальниках, и, когда Сварогу надоедало думать, что он сошел
с ума, он смотрел на загорелые спины и думал, о том, о чем на его месте думал
бы любой нормальный мужик. Впрочем, от хозяйки одной из загорелых спин он уже
получил свое в одной из палаток (ну, романтика, конечно, палатки, полевой
сезон) – правда, в довесок пришлось потом долго слушать, какая свинья
оставшийся дома муж (не понимает, не удовлетворяет, изменяет и денег не
приносит). Пикантно, но наверняка его собственная жена в тот момент талдычила
то же самое Витюше Малову на хате у последнего – в качестве довеска. Ну и хрен
с ними со всеми. Все осточертело настолько, что даже разводиться с женой было
лень.
Археологи работали в диком темпе, от рассвета до заката.
Ходили слухи, что ошалевшая от суверенитета Монголия вскорости начнет драть за
позволение на раскопки в валюте, что было вполне логично – сам Сварог на месте
монголов так и поступил бы. Все дерут со всех, и это называется рынок. И все
такое прочее. Ленин лезет на броневик, Ельцин лезет на танк, а куда прикажете
залезть десантному майору, который любит свое дело, терпеть не может жену и
начальство и ничегошеньки не понимает в происходящем? А остается ему разве что
залезть на археологическую Свету. Пока дает без валюты. Пока однажды не
провалился под землю окончательно.
«А может, там, под землей, что-нибудь хорошее? – уныло
подумал Сварог. – Может, не сопротивляться, когда за ноги тащат? Но с
каких это пор за ноги тащили к чему-то хорошему?»
Он зло плюнул, огляделся вокруг, подобрал симпатичный
легонький камешек и осторожненько кинул его вниз, Свете в загорелую спину,
целясь повыше правой лопатки, ну и попал, конечно, зря учили, что ли? Света
недоумевающе покрутила головой, узрела его. Сварог изобразил лицом и фигурой
немой вопрос с явственной сексуальной подоплекой. Света черкнула ладошкой по
горлу, изобразив лицом и фигурой предельную загруженность работой, но
послала-таки воздушный поцелуй в качестве моральной поддержки и вновь принялась
царапать своей кисточкой, помаленьку добывая из земли тесаное бревно. Они там,
внизу, обнаружили мавзолей какого-то древнеисторического вождя и сейчас как раз
готовились его откупорить. Когда-то устроители задумали его даже покруче
ленинского – почетный караул так и остался рядом на века, с конями и оружием.
