А в общем, пропавшего толком и не искали – на одной шестой
части суши закручивались такие дела, что остальные пять частей пребывали в
паническом обалдении, и где уж тут помнить о каком-то майоре, пусть даже
кавалере парочки экзотических орденов…
Глава 2
Меж двух времен, миров двух между…
Сначала была боль – обжигающая, пронизывающая, залившая тело
от корней волос до ногтей на пальцах ног. Боль стала столь невыносимой, что
вдруг исчезла, оставив тело в полной одеревенелости, и Сварог, оцепеневший,
скорченный, увидел, как сквозь окружающий мрак проступают смутно-голубые и
смутно-алые линии, наливаются красками, становятся ярко-синими и ярко-алыми,
продлеваются, простираются в беспредельность, выгибаются, закручиваются в
спирали, синусоиды и кривые, и все это – лишь крохотная часть заполнившего
необозримую Вселенную необозримого переплетения.
Он попробовал закричать, но не смог зачерпнуть и глотка
воздуха. Правда, и удушья он не ощущал. Тело просто-напросто стало камнем, в
котором жило только сознание. Одного он не мог понять: это его несет вдоль
разноцветных линий (к синим и алым незаметно добавились зеленые и фиолетовые),
кружа и вращая, – или он висит неподвижно посреди этой загадочной
необозримости, а разноцветные линии водят во-круг затейливые хороводы? Как бы
там ни обстояло, головокружения он не ощущал. Но что он вообще ощущал? Что это
не может быть сном, что он прекрасно помнит все предшествующее… И только.
Следовало бы испугаться, но этот то ли полет, то ли висенье
посреди кружащейся разноцветной паутины тянулись так долго, что Сварог, как ни
удивительно, не испугался, а заскучал. Он долго ругался, но истощил изобретательность
и все старые запасы, пробовал читать стихи, но исчерпал боезапас еще быстрее,
потому что ругаться гораздо проще, нежели вспоминать стихи. Принялся мысленно
разбирать – в строгой последовательности и до последнего винтика – сначала
«макаров», потом «манурин» МР-73 «Комбат», но запутался в винтиках, плюнул
мысленно…
Мысленно?! Нет, самым натуральным образом. Губы
шевельнулись, с языка сорвалась слюна и канула во мрак ртутно сверкнувшим
комочком. Сварог осторожно вздохнул. Дышалось. Теперь можно было и кричать, вот
только зачем? Он протянул руку, попытался коснуться оранжевой (уже появились и
такие) линии.
Руку плавно отвело в сторону. Линии вокруг стали шире,
напоминали ленты, и с них срывались искры того же цвета, словно высекаемые
невидимым ветром, угасали в черноте, и это прибавляло уверенности, что движутся
все же линии, а сам Сварог висит неподвижно.
Насколько он помнил, Бог в такой ситуации воскликнул: «Да
будет свет!» Однако Сварог чувствовал, что эпигонство здесь неуместно – на
всякий случай стоит воздержаться, – а из исторических афоризмов годится
лишь краткий и энергичный, изреченный наполеоновскими гвардейцами при Ватерлоо.
Тут его начало кружить, словно насаженного на булавку жука –
вокруг булавки, то по часовой стрелке, то против, то вовсе уж небывалыми
виражами, и стало ясно, что движется все-таки он. Линии стягивались в
сужавшуюся воронку с радужными стенами, где темноты убавилось настолько, что
она сама стала лишь узенькими угольно-черными лентами, и в эту воронку
засасывало Сварога.
И втянуло головой вперед. Показалось даже, будто воронка
явственно булькнула, цинично и торжествующе. И дальше его несло сквозь
серо-белесоватую мглу, кувыркая, швыряя и подбрасывая, тыкая под ребра – то
чем-то тупым и твердым, то чем-то мягким, упруго поддававшимся, а вокруг
мелькали цветные пятна и смазанные силуэты то ли предметов, то ли живых
существ.
Хлынул звук – словно врубили клавишу. Выло, свиристело,
ухало, скрежетало. Щемяще нежные ноты, обрывки песен на непонятном языке,
чудесные мелодии перемежались с отвратительным хрупаньем и волчьим воем. Звук
накатывал тугими волнами, уши и мозг едва это выносили.
Потом его швырнуло, бесцеремонно приложило в твердо-упругую
поверхность – затылком, лопатками, всем телом. И на этом, кажется, полеты
окончились, он стал неподвижен. Вокруг царила темнота, поодаль светились
силуэты, отдаленно напоминающие человеческие, – светились бледным,
призрачным гнилушечьим сиянием.
Сварог шевельнул руками, ногами, приподнял голову. Казалось,
совсем близко, всего в нескольких сантиметрах над ним, висела неощутимая плита,
чуточку поддававшаяся, но тут же замиравшая броневым листом. Ветвистые
фиолетовые молнии, шипя и свистя, сорвались откуда-то сверху, впились в лицо, в
голову, в грудь, он дернулся, заорал, но тут же осознал, что никакой боли не
испытывает. Страха не было, крепла злость. Он понимал, что его вновь настигли
невероятные странности, что это наяву и он заброшен неведомой силой неведомо
куда, неведомо зачем. И не было ни сил, ни желания ни пугаться, ни удивляться.
Сварог перешел в какое-то иное, не прежнее состояние души – попросту
воспринимал окружающее как оно есть, и не более того. Хотя воспринимать
особенно и нечего, окружающее не баловало его впечатлениями. Только темнота и
маячившие вокруг немые силуэты, походившие молочно-белесым цветом на бледные
поганки. Небогато и скучно, даже уныло. Но была во всем этом некая мрачная
неотвратимость, убеждавшая, что это – всерьез и надолго. Отчего-то Сварог был в
этом уверен. И почему-то ничуть не грустил по этому поводу. Но и не радовался –
чему, Господи? Ничего пока не произошло…
Силуэты шевельнулись и словно бы подступили ближе. Сварог
дернулся – невидимая преграда держала по-прежнему, равнодушно и надежно. –
Скажи свое имя, – услышал он голос, самый обычный, тусклый и равнодушный
до бесполости. Сварог шевельнулся. Все это было всерьез, окружающее проявляло
признаки чего-то разумного, разговаривало с ним членораздельно, одним словом,
вступало в игру, в какие-то отношения, а в любой игре есть игроки – и есть
спортивный инвентарь. Каковым Сварог становиться никак не хотел. Пусть и не
прятал в рукаве пока что никаких козырей, даже правил игры не знал.
– Воспитанные люди сначала представляются сами, –
сказал он в темноту.
– А если они хозяева? – бесполым голосом спросила
темнота.
– Тем более, – сказал Сварог.
И зажмурился, охнув, – темнота полыхнула багровыми
языками пламени, огонь был со всех сторон, жар стягивал кожу, вот-вот,
казалось, затрещат и вспыхнут волосы, займется одежда. Это было страшно. Но
Сварог, подергавшись в тщетных попытках освободиться, очень скоро определил:
огонь словно бы замер на некоем рубеже и дальше не распространяется. Лицо и
руки пекло, часы с браслетом охватили запястье жарким кольцом, один нательный
крестик на цепочке приятно холодил кожу. Но пламя не переступало границы.
Прищуренными глазами Сварог наблюдал колыхание огненных языков вокруг.
Багрово-золотистые, они сплетались и дергались, вздымались и опадали и
отчего-то ничуть не походили на вырвавшийся на волю пожар. Скорее, на дерганье
и ломанье марионетки, управляемой ловким и умелым кукольником. Их пляска не
повторялась механически – но и кукла в сноровистых руках способна на многое и
может показаться живой дикарю, ни разу в жизни не видевшему марионеток. Так
вот, огонь был мертвый, как марионетка.
