Сварог побежал. И бежал он, нагой и безоружный, прямо на
воина в чешуйчатой броне, желтом плаще, остроконечном шлеме с лисьими хвостами
и с саблей в кожаной петле на боку, за которую тот не спешил хвататься. Ну,
ясно, брать-то нужно только живым. «А вот кнут и аркан, милый друг, ты напрасно
не прихватил с собой. Впрочем, я смотрю, ты и не сомневаешься в своем
успехе», – успел подумать Сварог, прежде чем прыгнул.
Недавний всадник, кряжистый, с безжалостным и бесстрашным
взглядом, видя, что зверь сам бежит на ловца, остановился и ждал, ударяя
кулаками в кожаных рукавицах, обшитых медными бляхами, друг о друга. Он
усмехался в бороду алебастрового цвета. Вот туда-то, под бороду, под эту
улыбочку, в кадык, и нанес взлетевший над песком Сварог поставленный на «отлично»
еще в училище удар пяткой.
Да, восточные единоборства тут, пожалуй что, не изобрели. К
такому повороту ратник Нохора был ну никак не готов. И потому свалился, как
подрубленный. Не успев выставить защиту, вообще как-то среагировать, даже не
успев сменить улыбочку на что-нибудь еще, более подходящее поражению в
поединке.
Путь к реке, до которой оставалось полтора шага, Сварог для
себя расчистил. В голове у него мелькнула озорная мысль: если его сейчас
перенесет обратно в его мир, то не попробовать ли захватить отсюда какой-нибудь
сувенир. Скажем, эти рукавицы всадника. Свой трофей он честно заслужил. Там, у
себя, подарит археологине Свете, она тоже вроде заслужила от него хороший
презент, а двухтысячелетней давности рукавицы должны принести археологу такое
же счастье, какое испытывает дама полусвета от бриллиантового колье,
поднесенного любовником.
Так бы Сварог, может, и поступил. Но – не дали.
Маршрутом первого воина уже выбирались на песчаную полянку
другие. Позади слышался треск ломаемых сучьев – к нему продирались, и его же
собственным маршрутом. Пора, и срочно пора.
Сварог прыгнул. В воду он вошел косо, шумно. Целеустремленно
и тупо, словно торпеда, пошел на глубину. Сильными гребками разметывая воду,
рвался неизвестно куда, плыл словно бы уже не в воде, а в густом синем тумане,
липнущем к телу. Потерял всякую ориентацию, не соображал уже, где он и
двигается ли вообще. Разноцветные круги перед глазами превратились в плывущий
навстречу бледный свет. Удушье стиснуло грудь, Сварог открыл рот, но не почувствовал
хлынувшей в горло воды, совсем ничего не почувствовал, ни воды, ни воздуха, и
это оказалось самым страшным. Он дернулся всем телом к свету.
И взмыл из родной ванны, расплескивая воду на пол. В горячке
выскочил, перевернув магнитофон, дернул хлипкую задвижку, вывалился в комнату,
запаленный, голый и мокрый.
Родная жена, изучавшая в кресле не особенно старый номер
«Плейбоя», посмотрела поверх цветной красотки в строгом деловом костюме, но с
провокационным вырезом до пупа; хмыкнула, спросила с надеждой:
– Ну что, крыша едет? Зуеву звонить? В трезвой полосе
сейчас ваш Зуев, отходняк обеспечит… Вон там, под столом, есть кто-нибудь?
Черти, скажем, или душманы?
Сварог, опамятовавшись, ответил ей простыми русскими словами
(правда, по слухам, происшедшими от китайцев) – в том смысле, что под столом
нет никого, а в кресле сидит… и… Жена, видя, что с ним все в порядке,
разочарованно вздохнула и заслонилась замусоленным прапорами журналом. Сварог
вернулся в ванную, быстренько обтерся, наскоро подтер воду и убрался в комнату
смотреть телевизор, а точнее – быть на глазах у этой стервы, что исключало
новые неприятности в виде удаленного на два тысячелетия, но оказавшегося таким
близким вербовочного пункта. Странно… Считалось, что две тысячи лет назад
стремян еще не было, не изобрели. Выходит, были, раз Сварог сам их
видел, – они и сейчас еще позвякивали в ушах, как ни орал телевизор.
Интересно, как чувствует себя тот улыбчивый воин, сраженный
голой пяткой? И что делает сейчас лохматый старикашка, крайне озабоченный сохранностью
своей головы на шее? «Они ж меня достанут рано или поздно», – подумал
Сварог, и эта мысль была сродни устоявшейся зубной боли. Чутье подсказывало,
что Нохор в сто раз упрямее любого отечественного военкомата. И нет никакой
возможности от него защититься. Нельзя всю оставшуюся жизнь провести безотлучно
на чьих-то глазах. Хотя бы в туалет нужно периодически забредать.
Было даже хуже, чем в той стране, где вместо Бога был Аллах,
чем в той стране, где торчала на площади статуя льва, – в дальних краях,
забывшихся так надежно, что даже цветные ленточки на кителе и шрам на бедре с
ними никак не связывались. Если прикинуть, там было даже лучше, там в него
попросту стреляли и можно было отвечать, сколько душе угодно, а теперь – словно
волна тащила подальше от берега.
С волной не договоришься, от нее не отобьешься…
Не отобьешься?
…Он стоял так, чтобы его видел часовой под зеленым грибком,
слушал далекое порыкивание танкового мотора и смотрел на дорогу – точнее,
скверную колею, пробитую машинами в сухой земле и подпорченную конскими
копытами. Таких дорог тут было множество, они сплетались, разбегались, могли
завести в самые неожиданные места. Когда-то совершенно трезвый доктор Зуев на
старом «уазике» ухитрился заехать в Китай без всяких пограничных формальностей.
Он ехал себе и ехал, заблудился, но ничуть не расстроился, потому что любая
дорога куда-нибудь да приведет. И эта старая истина нашла подтверждение, когда
впереди показались белые невысокие строения казарменного вида, осененные алым
полотнищем на высоком флагштоке. Хорошо еще остроглазый доктор вовремя заметил,
что полотнище-то алое, но вместо серпа и молота на нем красуется большая
золотая звезда в компании четырех маленьких, золотеньких… Дело было, между
прочим, еще при жизни Мао, когда по обе стороны границы ужасно друг друга не
любили. Доктор рванул оттуда быстрее лани, в Китае его никто не заметил, а дома
все обошлось, даже потом, когда эскулап проболтался-таки по пьянке, ему никто
не поверил, включая бдительного особиста, знавшего по-китайски целых
восемнадцать слов.
Сварог стоял и смотрел на дорогу – ничего другого не
оставалось. По случаю воскресного дня динамик на столбе орал эстрадные песни, и
идеологически выдержанная певица заливалась во всю глотку: «Прощай, король,
прощай!» – как будто ее когда-нибудь могли подпустить беседовать к королю да
еще разрешили «тыкать». Сварог в уме сказал про певицу матерное, не отрывая
взгляда от дороги.
И он был вознагражден, дождался Мэлсдоржа. А тот нисколечко
не удивился. Просто придержал конька и хладнокровнейшим образом спросил:
– Что, допек каган?
– Допек, – сказал Сварог.
– Я же говорил – беспокойный… Что, помочь надо?
– Надо, – сказал Сварог.
– Россия идет к рынку, Монголия идет к рынку…
– Что надо? – спросил Сварог.
– Автоматных патронов надо. Волков развелось.
– Делов-то, – сказал обрадованно Сварог. –
Автомат не надо?
– Автомат мне уже звезданули, – сказал
Мэлсдорж. – А вот золота надо. Не для меня. Для кагана.
