Чисто машинально он выщелкнул обойму, большим пальцем
вышелушил коричневые кургузые патроны. Их оказалось пять. Шестой, дело ясное,
сидел в стволе, загнанный туда предыдущим выстрелом, а две золотые пули
остались в неизвестном прошлом. Значит, удалось. Произошло так быстро, буднично
и скучно, что на душе стало не радостно, а скучно и больно. Сказкам положено
кончаться как-то не так – то ли веселее, то ли необычнее.
Но по дороге к раскопу Сварог пришел к выводу, что сказки
всегда кончаются именно так – скучно и буднично. Никто не заглядывал в те
будни, что простираются за словами «Тут и сказке конец», – а это еще не
конец, там обязательно должно что-то происходить, ведь живы положительные герои
и даже часть отрицательных, и удачливому принцу причитается полкоролевства, а
спасенной принцессе не обойтись без законного брака, она же не подзаборная
какая-нибудь и не кухаркина дочь. Голова дракона (или тролля) валяется в пыли
под забором на заднем дворе, куда ее откатили пинками кухонные мужики, чтобы не
мешала таскать с ледника говядину и запечатанные жбаны. У царевны (или
принцессы) нет ни одного приличного платья, и нужно ее срочно обшивать, старшие
сыновья на стенку лезут от злости, и их вполне можно понять: они, скорее всего,
старательно и серьезно готовились к восшествию на трон, изучали экономику,
финансы и военное дело, пока младшенький в обществе говорящих серых волков
болтался за тридевять земель (к тому же наверняка без паспорта и подорожной,
так что дипломатам теперь отписываться не одну неделю). Министры ломают голову,
как надлежащим образом разделить королевство пополам, не разрушив устоявшихся
хозяйственных связей, не задев границы баронских имений и общинных выпасов.
Если там есть биржа, она на всякий случай паникует, и курсы иностранных денежек
скачут самым причудливым и идиотским манером. Простонародье, усмотрев реальные
шансы на лишний уик-энд, гуртуется в кабаках и у дворцовых ворот – вдруг
выкатят бочку? Один папаша-король на радостях надрался и тискает фрейлин. А сам
принц сидит в горнице и понемногу начинает соображать, что начинается скучная,
будничная жизнь, потому что спасенная принцесса, став законной супругой, черта
с два отпустит освобождать других принцесс и рубать драконов, ибо женщины
невероятно практичны. В общем, болото, не зря же умница волк предупреждал, что
больше они не увидятся…
Сварог добрел до края раскопа и глянул вниз. Мавзолей был
уже вскрыт, бревна убраны, и гробокопатели в полном составе толпились вокруг,
восхищенно лицезрея скелет, лежавший меж каких-то чаш, ржавых клинков с
уцелевшими тускло-желтыми рукоятями (значит, золотыми) и прочего хлама,
натасканного когда-то в могилу уважения ради. Сварог сначала наблюдал без
всякого интереса, высматривая среди загорелых спин Светину, потом вдруг
встрепенулся, проглотил подступивший к горлу комок, сбежал вниз по хлипким,
шатким мосткам и стал проталкиваться ближе под недоуменное оханье тех, кому
вгорячах наступал сапожищами на босые ноги.
На запястье скелета тускло желтел массивный браслет с
драконьими головами. От черно-бурых хвостов, понятно, не осталось и следа, но
обок пустых глазниц лежали плоские золотые висюльки, прикрепленные к
шлему, – золотые дракончики и кони. Сварог стал высматривать пули – должны
же быть где-то, что им, золотым, сделается? – но на него коршуном налетел
ихний главный: бородатый демократ, сидевший на «Огоньке», как наркоша на игле,
и оттого питавший к военным людям биологическую ненависть, какую старая дева
питает к голым кисулям из «Плейбоя» – по определению доктора Зуева, ерника и
консерватора, успевшего с бородатым подраться в зыбкие дни ГКЧП (правда, не по
политике, а из обоюдного пьяного куража). Налетел и стал нудить про нетленные
ценности науки, коей не имеют права мешать пьяными визитами представители
имперской военщины. Сварог к тому времени давно протрезвел, но, чтобы не
огорчать интеллигента, огрызнулся в классическом стиле:
– Если ты такой умный, чего строем не ходишь? Сталина
на тебя нет…
Выбрался из раскопа и потащился в военный городок.
Он сделал не больше тридцати нешироких, вялых шагов, когда
его окликнули. Света. В купальнике, загорелая, улыбающаяся, соблазнительная.
Догоняет его какими-то танцевальными подскоками, отмечая ритм взмахами
предмета, похожего на большую малярную кисть.
– Что не здороваешься, майор? Разлюбил?
– Да смотрю, ты вся в делах. Смотрю, тебе не до меня,
живого, – тон получился каким-то заискивающе-оправдательным, что было
Сварогу несвойственно.
– Промазал, майор, меня одинаково волнуют и живые, и
покойники. Некрофилка я только наполовину. Он, кстати, – Света показала
кистью в сторону раскопа, – уже никуда не убежит, отпрыгался, голубчик. А
вот ты можешь. Вы, живые мужики, бегать горазды.
Сварог вдруг понял, что смуту, окутавшую душу, можно если не
развеять, то приглушить, говоря без словесных фиговых листков, или водкой, или
бабой. Баба – вот она, все при ней. А до водки он еще доберется. После.
Майор обхватил необдуманно приблизившуюся к нему девушку за
упругую попку.
– Ты можешь поднять любого покойника и у любого
покойника, моя прекрасная леди.
– Шалунишка. Увидят – что подумают? – Света игриво
стукнула Сварога щетинками кисти по кончику носа.
– Мужчины позавидуют мне, женщины – тебе.
– Ох какие мы самоуверенные.
– Пойдем в палатку. – У него вышла отнюдь не
просьба, а, скорее, приказ.
Света заглянула ему в глаза и сказала уже совершенно без
игривости:
– Пойдем…
В палатке гостей встретила банная жара, а с их приходом
стало еще жарче. Потом быстро пропитались и верблюжье одеяло, и воздух. Отирать
пот, заливавший их лица, обоим было некогда. Обращать внимание на мелкие
неудобства не хотелось. И вообще – на несколько минут (а не слишком ли
прозаично мерить упоение друг другом минутами?) оба забыли про все и вся, кроме
них самих…
…Светин затылок небольно давил на грудь, волосы разметались
во все стороны, как лучи солнца на детских картинках. Ее рука нежным
поглаживанием благодарила второе мужское «я» за подаренное удовольствие. Сварог
чувствовал успокоение, душу перестало корчить от сомнений, давившее его
ощущение опустевшей жизни отступило. Нет, что ни говори, женщина – лучшее из
лекарств.
Из приоткрытого входного клапана наружу, под надвигающийся
вечер, из палатки вытекала истома.
Ладонь Сварога пробежалась по Светиному атласному на ощупь
животу…
– Что это у тебя? – кончики пальцев задержались на
продолговатом бугорке, нарушавшем единообразие шелковистости животика.
– Ты только сегодня заметил? Хорош любовничек, нечего
сказать. Что-что? Ничего особенного, шрам. Аппендицит вырезали. В те золотые
годы, когда я была еще отроковицей, наивной и невинной.
Сварога словно двинули прикладом по лбу. Он закрыл глаза,
унимая внезапное головокружение. Уж этот живот он изучил старательно, как карту
вражеской местности перед заброской, изучил руками и губами. Шрамик появился
только сегодня, не было его, не мог он его не заметить, не совсем же он…
