– Можно представить, что творилось внутри, –
сказал весьма молчаливый молодой человек с нервно подергивающейся щекой.
Все в купе надолго замолчали, напряженно глядя кто в пол,
кто в окно и думая каждый о своем. В такт перестуку колес покачивались на
кронштейнах электрические фонарики, стилизованные под уличные, образца прошлого
века. Фонарики в купе были включены – хоть за окном стоял день-деньской, однако
Пасмурный сезон продолжался во всей своей угрюмо-серой красе, и без света
внутри было бы мрачновато.
– Да, сейчас жизнь в Короне выглядит совсем иначе,
нежели всего какой-то месяц назад, – со вздохом произнесла пожилая дама,
похожая на строгую учительницу бальных танцев и правил хорошего тона. –
Ой, а я какой ужас расскажу! Я была фрейлиной жены нашего несчастного
императора. Свет ясный, неужели это было совсем недавно! А теперь я еду
неизвестно куда и зачем! И неизвестно, что станет с империей…
Она достала бежевый батистовый платок, принялась комкать в
пальцах.
– Дворец пострадал от варваров первым. Я вышивала в
гобеленовом зале, когда во дворе послышались крики. Выглянула в окно, увидела,
как в ворота дворца врывается толпа. Часть сразу бросилась на Аллею императоров.
Вы же, наверное, все бывали во дворце, знаете, ах, теперь надо говорить – знали
эту аллею… Сколько романтических лент было снято на ее дорожках и в ее
беседках! По всей длине стоят… стояли мраморные статуи всех императоров Короны.
А толпа с радостными воплями, долетавшими и до верхних этажей, статуи стала
сбрасывать с постаментов, они падали на дорожку и раскалывались. У меня сердце
разрывалось на части! А те, что не раскалывались, толпа разбивала палками и
камнями. В руках у всех у них были палки и камни. Ни один шедевр не уцелел…
Вот и пригодился тонкий батистовый платок: им были вытерты
первые слезы.
– Я выбежала в коридор и услышала оглушающий топот ног
по главной дворцовой лестнице. Словно табун лошадей! Страшные звуки, господа!
Ничего более пугающего и ужасного я в жизни не слышала! Вы знаете, во дворце
обычно стояла полная тишина. Как в лесу. Нашего бедного императора раздражали
громкие звуки, и во дворце старались ходить тихо, на цыпочках. При дворце даже
имелся учитель походок, который обучал тех, кто не умел правильно ходить.
Топтунов выгоняли из дворца, а наш император был так добр, что не хотел
выставлять человека на улицу только из-за того, что тот не умел ходить тихо…
И батистовый платок поднялся к глазам.
– Они ворвались на этаж императрицы, чуть не сорвав
двери, рассыпались по комнатам. Я едва успела заскочить в ближайшую дверь,
иначе толпа растоптала бы меня прямо в коридоре. Я оказалась в спальных покоях
младших фрейлин, господа. Девочки по заведенной во дворце традиции отдыхали
после обеда, они только что проснулись от сотрясавших дворец звуков и сидели в
кроватях, держа одеяла у подбородков. Вслед за мной в комнату влетели плебеи. Я
никогда не забуду эти отвратительные, перекошенные злобой и сладострастием
лица. Ни в какой ленте об ужасах, что вершил маг Визари, не сумели изобразить
такие отвратительные лица. О, Тьма и Свет!
Фрейлина достала из рукава флакончик с успокаивающей
нюхательной солью, откинула крышку, втянула поочередно левой и правой ноздрей
источаемый солью запах, помотала головой и вернулась к рассказу:
– Они сразу же бросились к кроватям. Я не буду
повторять вам, что они кричали, это невозможно повторить в приличном обществе.
Девочки визжали, барахтались, но что они могли поделать, когда на каждую из них
навалилось по три-четыре человека?! На меня плебеи не обратили никакого
внимания, – фрейлина криво усмехнулась, – но я не обиделась. Как и не
обрадовалась от того, что могу свободно уйти. Уходить я вовсе не собиралась. Я
отбросила вышивку, выхватила из камина щипцы и решила, что умру, размозжив
головы хотя бы нескольким негодяям, и может быть, хоть одна девочка успеет
убежать…
Фрейлина опять достала флакончик.
– И что же дальше? – не вытерпел стат-барон.
– Дальше я подняла щипцы над головой. И в этот момент в
комнате раздался зычный голос. Знаете, такой сильный, густой, полнокровный
голос, каким часто обладают проповедники Храма. «А ну стоять, нечестивые!» –
вот что пророкотало чудовище, появившееся на пороге. Ничего общего с
благообразным проповедником. Скорее уж бродяга. Приземистый, толстый, с
сиреневым носом и огромным ножом, какие я видела до этого только у поваров на
дворцовой кухне…
– Ха, а где же вы еще могли видеть ножи… – вставил
реплику молодой человек, поглаживая щеку, которая вновь задергалась от нервного
тика.
– Все обернулись на голос к дверям, – фрейлина не
обратила никакого внимания на его слова. – Этот… господин с ножом прошел
на середину комнаты, по-хозяйски огляделся и зарычал на своих же: «Гореть в аду
захотели или растаять небытием во Тьме, черные души?! Крюк вам под ребра! Я
накладываю запрет на лихое блудодейство, а за нарушение самолично буду
вспарывать брюхи и набивать их перцем. Или кто меня не знает?» Похоже, его
знали все, потому что отступили от девиц, молча переглядываясь. Но один, видимо,
самый распаренный, набросился на человека с большим ножом, размахивая руками,
как ветряки крыльями. «Ты нам не указ! – кричал он. – Мы сами себе
указы! Пошел вон отсюда!» «Ах вот оно как!» – сказал странный человек и… и
всадил нож в самое сердце крикуна…
Волнительные воспоминания вызвали еще одну паузу в рассказе.
– На этом все не закончилось, – с трудом
проговорила сквозь слезы бывшая фрейлина. – «Может, нам и этого не
положено?!» – прокричал еще один негодяй, хватая со стола шкатулку и вытряхивая
ее содержимое. По ковру рассыпались бусы, цепочки, серьги, колье, другие
драгоценности. «Это вам положено, – сказал странный человек с большим
ножом. – И мне положено. Ибо сказано Многоустом: злато вредно для души». И
стал первым набивать карманы драгоценностями и безделушками, даже сунул себе
под плащ небольшое зеркальце в золотой оправе. «Если вредно, чего ж ты
стараешься?» – спросили его негодяи. «Так у меня злата уже сегодня к вечеру не
будет, можешь не сомневаться, заблудший». Шутка окончательно разрядила накаленную
атмосферу. «Пусть забирают все, – подумала я, – ничего не жалко,
главное, что девушки спасены»… Вот так, господа, вот что сейчас творится, и
конца этому не видно.
«Как бы удивилась гражданка фрейлина, узнай она, что
чудовище и по совместительству спаситель молодых девиц едет вместе с нами в
одном из вагонов. И, разумеется, он не забыл дома свой складень…» – грустно
подумал Сварог.
Вновь в купе воцарилось молчание, нарушаемое лишь всхлипами
чувствительной фрейлины. Сварог подумал о том, сколько же он слышал за
последний месяц подобных историй. Причем, зачастую об одном и том же событии он
выслушивал сперва версию одной стороны, потом версию другой. Разумеется,
трактовка событий была диаметрально противоположной, зачастую даже и
объективную золотую середину с трудом удавалось нащупать.
И тут вдруг молодая девица в траурных одеждах и с капризным
лицом неожиданно повернула голову к Сварогу и почти прокричала, повысив голос
чуть ли не до визга:
