Какое-то время стояла тишина. Время от времени Анка
ворочалась, что-то неразборчиво мычала, меняла позу – одним словом, старательно
изображала в дым пьяную поблядушку, прихваченную для второстепенных дел. Если у
Егора сложилось такое убеждение – а оно наверняка сложилось, – то он его
Стробачу передал, а как же иначе, тот временами сторожко косится на постель, но
что-то в его поведении подсказывает: наживку он заглотал и Анку считает
неопасной... Так, что у нас в активе? Стробач – неплохой профессионал диверсий
и деликатных акций, старательно выученный рухнувшей в небытие империей... и не
более того! Всегда ходил в исполнителях, до серьезной командирской роли
подняться не успел, потому что империя обрушилась. Подался на вольные хлеба,
здесь, сейчас, у своих – безусловный атаман... но сути-то это не меняет. По п р
е ж н е й своей жизни он не командир, не стратег, не планировщик. Вот и двинем
Ахиллеса по его беззащитной пяточке...
Мазур поднял голову, улыбнулся Стробачу открыто, безмятежно,
можно сказать, беззаботно:
– Знаешь, в чем твоя беда, Т и м о ш? (Он по-прежнему
говорил по-английски, чтобы и продажного капитана охватить игрой). Да в том,
что ты, как был мелкой сошкой, так и остался.
– Это оскорбление или как? – спросил Стробач,
напрягшись.
– Ну что ты, – сказал Мазур. – Мы же
профессионалы, ты сам это повторяешь, чтобы я не забыл... К чему нам глупые
эмоции вроде оскорблений? Это, уж прости, констатация факта. Ты всегда был р я
д о в ы м. Рядовым членом группы, я имею в виду. Никогда не командовал.
Сомневаюсь, что успел дослужиться до кап-три, прежде чем обрушился Союз...
– Успел.
– Поздравляю, – сказал Мазур. – Но сути дела это
не меняет, мне думается. Той независимой украинской державе, о который ты с
таким пафосом поминал, ты, вероятнее всего, попросту не служил. Ну какие там
могли быть серьезные дела для подводного спецназа? Мне представляется, ты
довольно давно подался в свободное плаванье... Прав я?
– Предположим. Что с того?
– Так я ж и объясняю... – сказал Мазур, подпуская
чуточку снисходительного презрения, чуточку пока что. – Речь не идет о
твоих качествах боевика. Они, я уверен, выше всякой похвалы. Нас всех неплохо
учили, Тимош. Но ведь это далеко не все... Повторяю, я и не собираюсь тебя оскорблять.
Просто обрисовываю ситуацию с профессиональным цинизмом. В нашем с тобой
положении есть существенная разница. И я ее подробно изложу, раз уж у нас тут
начался сущий фестиваль «Славянский базар»... Итак, ты и я. Ты, Тимош, если
смотреть правде в глаза, всего-навсего классический белый наемник, фигура, для
Африки насквозь привычная на протяжении последней полусотни лет, но, признай,
довольно мелкая. Это не фигура, а пешка... Солидные бизнесмены тебе заплатили,
чтобы ты пришил президента. Моральную сторону предприятия я цинично выношу за
рамки – не мое дело читать мораль, меня она как-то не интересует. Черт с ней, с
моралью. Каждый зарабатывает, как может. Я не о том. Так вот, ты, голубь –
обычный наемник, которому бизнесмены заказали президента. И не более того. На
Джеймса Бонда это ничуть не похоже – да и до Конго-Мюллера или Майкла Хора
тебе, как до Китая раком...
Он сделал точно рассчитанную паузу, чтобы посмотреть, как
его тирада будет воспринята. И убедился, что угодил в яблочко: Стробач задет не
на шутку, он и сам в глубине души все про себя знает, но, когда слышишь это из
чужих уст, да еще на публике... Притворяется невозмутимым, но ноздри-то
раздуваются, и в глазенках злой блеск...
– Интересно, – сказал Стробач, старательно изображая
совершеннейшую невозмутимость, – а ты, выходит, лучше? Ты-то чем лучше,
Степаныч? Только не говори, что ты – фигура...
В раскладе фестиваля внезапно произошли изменения: Анка
шумно заворочалась, но не «проснулась». «Молодец, – подумал Мазур едва ли
не растроганно. – Соображает, что дело близится к финалу. С о в с е м
просыпаться не стоит – этот облом может ее и вырубить ради пущего спокойствия,
а вот так, решив, что она вот-вот очухается, и придется принимать какие-то
меры, он на ней полностью сосредоточится. Их остается двое...»
– Я-то? – переспросил Мазур голосом Жоржа
Милославского. – Я-то, уж извини, как раз персона. В отличие от тебя,
нелегала и мелкого пакостника. Официально состою консультантом в одной из
секретных служб Ньянгаталы, ведаю кое-какими аспектами безопасности президента.
И здесь я, особо подчеркиваю, под своим собственным именем, вполне легально.
Дипломатического ранга, согласен, не имею, чего нема, того нема, но в прочих
отношениях – фигура вполне респектабельная... – вот т е п е р ь он
позволил брезгливому превосходству в голосе достичь наивысшей точки: – Ты понял
разницу, быдла наемная?
И видел по лицу собеседника, что попал в точку, нанес удар в
самое чувствительное место. Встал из кресла, используя секундное замешательство
оппонентов – не взмыл, боже упаси, выпрямился медленно, неспешно, чтобы не
нарваться на дурную пулю. Стробач этому не препятствовал, все еще кипя от
злости. А Мазур старательно н а г н е т а л, глядя уже откровенно брезгливо,
как солдат на вошь, цедя слова через губу с барским превосходством:
– Все понял, урод? Олух царя небесного? Считай, что я тут в
качестве официального лица, призванного улаживать скользкие вопросы в
отношениях меж сопредельными державами. «Орион», говоришь? Так мне его здешние
власти простят – в конце концов, это не их корабль, да и ситуация подходит под
классическую борьбу с терроризмом лучше некуда... Дошло до тебя наконец,
козлик? Мне чихать, что ты режешь уши шакалам пера, – с ними, по совести,
иначе и нельзя. Но вот об меня зубки обломаешь. Потому что я – официальное
лицо. Потому что здешние спецслужбы мне если не помогают, то уж не мешают.
Потому что этот милый коттеджик давно под наблюдением – кто ж допустит, чтобы и
со м н о й теперь что-нибудь стряслось? Я – рыцарь в сверкающих доспехах, борец
с мировым терроризмом, то бишь с тобой, рожа. Это я тебе буду диктовать, как
летать, как свистеть, какие показания давать – а ты, сволочь, будешь
испражняться до донышка, чтобы задницу сберечь и шкуру сохранить... Что
таращишься? Тебе паспорт показать на мою честную фамилию? Вон он, на столе...
Паспорт, разумеется, был на вымышленную фамилию, все, что
Мазур только что выложил, с действительностью не имело ничего общего. Но тут
уж, как в покере: карты у тебя могут оказаться в десять раз хуже, чем у
противника, но, взявшись блефовать, ты его настолько введешь в заблуждение
ангельским выражением лица и честнейшим взглядом, что он сбросит свою
выигрышную комбинацию, сказавши «я – пас», и проиграет, хотя имел все шансы...
Мазур сделал шаг к столу. Ошеломленный Стробач ему не препятствовал.
– Вот, – сказал Мазур, брезгливо цедя слова, – вот
я беру паспорт, открываю, показываю... Или ты, заделавшись щирым хохлом,
по-москальски читать разучился? Вот, изволь полюбопытствовать, дурное ты
чувырло...
Все было в полном порядке: он сумел переместиться так, что
Стробач закрывал его от своего сообщника с пистолем наголо. Мазур стал
вытягивать руку с паспортом – и Стробач машинально опустил ствол, чуть-чуть,
видно было по нему, что он готов выхватить у Мазура аусвайс и прочитать
глазами, чтобы самому убедиться...
