Мазур, старательно стоя навытяжку, поклонился. В душе у него
при этом не происходило ровным счетом ничего возвышенного, наоборот, было
невероятно скучно. Ему столько раз вешали на грудь разнообразнейшие побрякушки
лидеры экзотических стран, что это давно утратило всякую прелесть новизны. Было
скучно и занудно – еще одна бляха в дополнение к тому вороху, что валялся дома
в серванте.
Оказавшись с президентом лицом к лицу, он рассмотрел, что
узоры на погонах Кавулу не вышиты золотой нитью, а отлиты из золота целиком.
Тяжесть должна быть нешуточной, едва ли не по полкило на каждом плече. Да и
ордена увесистые. Среди фантазийных местных, между прочим, присутствуют с
полдюжины с е р ь е з н ы х, европейских, достаточно старых и респектабельных.
Почетного Легиона, к слову, и у дорогого Леонида Ильича Брежнева вроде бы не
было. А уж ордена Бани – точно. Балуют президента европейские демократии и
монархии – надо полагать, за его ворчливость...
Президент бросил выразительный взгляд на присутствующих – и
они, получив недвусмысленный сигнал, дружненько у р е з а л и шумные
аплодисменты, так и не перешедшие, правда, в овацию, чему Мазур нисколечко не
огорчился. Единственное, о чем он думал – пиджак отвис на одну сторону
совершенно по-дурацки...
Он вновь занял свое место в недлинной шеренге штатских, так
и не узрев официанта с подносом, – мог бы, отец нации, и на бокал
шампанского разориться... Когда по некоему невидимому, но, несомненно,
поданному сигналу все повернулись и стали двигаться к выходу из огромного
кабинета, Мазур, понятое дело, направился за остальными, но рядом бесшумно
вырос адъютант и почтительно придержал за локоть:
– Сэр, президент хотел бы побеседовать с вами наедине...
Что тут поделаешь? Пришлось остаться. Адъютант, вытянувшись
стойким оловянным солдатиком, распахнул дверь в дальнем конце кабинета,
президент, величественный, как монумент самому себе, прошел туда первым, а
следом направился и Мазур.
За дверью обнаружилась хотя и обширная, но начисто лишенная
той дурной роскоши, что блистала в кабинете, комната. Ни единого квадратного
дюйма позолоты, ни одной антикварной картины, никаких беломраморных бюстов,
украшавших кабинет. Стол, кресла, уютный диван, холодильник в углу.
Адъютант остался в кабинете. Сделав несколько шагов внутрь
следом за Кавулу, Мазур выжидательно остановился.
Оглянувшись на него с хитрым видом, президент словно бы вмиг
растерял изрядную долю вальяжности. Он снял фуражку и ловко метнул ее через всю
комнату, так что она повисла на крючке. Отстегнул шпагу, небрежно швырнул ее на
диван, потом, откровенно ухмыляясь, сбросил алую ленту, снял белоснежный китель
и, не глядя, кинул его поверх шпаги. С самым небрежным видом закатав рукава
накрахмаленной рубашки, достал из высокого холодильника черную бутылку, два
стакана, кивнул в сторону стола:
– Садитесь, дорогой адмирал. Не возражаете, если мы
попросту?
Ловко вогнал штопор в осмоленную пробку, выдернул ее так
привычно и хватко, что любой российский пьяница замер бы восхищенно. Протянул
Мазуру бокал, плюхнулся в кресло и сказал абсолютно не державным тоном:
– Скиньте пиджак, если хотите, эта штука весит фунта
полтора... Будьте, как дома, разговор у нас долгий.
И панибратски похлопал Мазура по колену. Повесив пиджак на
спинку резного кресла, Мазур пригубил вино – отменное – и сказал нейтральным
тоном:
– Честно говоря, господин президент, успехом я во многом
обязан своей напарнице, оставшейся без всякого вознаграждения...
– Ей что, в с е р ь е з нравятся эти бляхи?
– Наверное, – сказал Мазур. – Молодая еще...
– Будьте уверены, я ей нынче же вручу орден, – сказал
президент, глядя весело и хитро. – Не такая уж я неблагодарная скотина. Но
– в приватнейшей обстановке, с глазу на глаз. Дорогой адмирал, наша республика
значительно продвинулась по пути цивилизации и прогресса, но, увы, осталось еще
столько старых, консервативных традиций... Честью вам клянусь, меня не то что
не поймет общественность – форменным образом возмутится, если я п р и л ю д н о
буду награждать женщин. Совершенно неважно, европейских или местных. У
большинства до сих пор это в сознании не умещается – что можно награждать ж е н
щ и н у. Пережитки, что поделаешь... Приходится с ними считаться. Значительная
часть нашего народа еще находится в плену патриархальных установлений. На меня
косятся уже из-за того, что ограниченное число женщин присутствует на
официальных церемониях. А уж прознай кто, что я вручаю женщине орден... –
он с комическим ужасом схватился за голову. – Я же отец нации, черт
побери! Обязан подчиняться неписаным традициям...
Это был совершенно другой человек – раскованный, веселый,
без тени величавости. Только оставшиеся на нем синие штаны с золотым
генеральским лампасом напоминали, что с Мазуром простецки болтает президент и
отец нации.
– Если уж совсем откровенно, эти побрякушки, –
президент дернул головой в сторону небрежно брошенного кителя, – мне
совершенно не нужны. Вы не представляете, какая мука – таскать на себе добрый
десяток фунтов золота. Но опять-таки патриархальные традиции, адмирал. К
демократии и цивилизации нужно продвигаться строго отмеренными ш а ж о ч к а м
и. Народ наш еще не вполне созрел для решительных перемен. И у него есть свои,
прадедовские представления о том, как должен выглядеть н а с т о я щ и й вождь.
Чин не ниже генеральского, золото на погонах, куча орденов... В парадном виде я
внушаю подлинное уважение – а, кроме того, люди подсознательно гордятся, что у
них т а к о й вождь, импозантный, залитый бриллиантовым сиянием, блеском
золота, шагая за таким вождем к новым свершениям, они словно бы и сами в ы р а
с т а ю т в собственных глазах...
«Ну, прохвост, – с искренним уважением подумал
Мазур. – Я-то думал, он эту мишуру развел по собственным побуждениям
души... А у него циничная философская база подведена».
– Вы у нас бывали двадцать лет назад и, я так понимаю,
неплохо знаете историю республики, – сказал президент. – Помните
профессора Модиньята?
– Припоминаю, – сказал Мазур.
– Черт побери, он был одним из лучших наших лидеров! –
сказал президент, подливая Мазуру вина. – Умнейший человек, ладил с
племенными королями, в международной политике прекрасно ориентировался,
экономическая программа у него была не из глупых... Но чем все кончилось,
вспомните. Его сверг генерал Кисулу. Между нами говоря, болван болваном, я
работал при нем в министерстве промышленности и прекрасно знаю, что это был за
фрукт... Но! – он значительно воздел палец. – При всех своих
несомненных достоинствах профессор проигрывал в самом существенном: он был
чистейшей воды ш т а ф и р к а. Вылитый «чокнутый профессор» из голливудского
фильма: непричесанный, в дешевых очках, мятом пиджачке без единой регалии. А
ведь мог бы присвоить себе любое звание и обвешаться орденами с ног до головы,
умные советники ему не раз намекали, напоминали о патриархальном сознании
народа, но наш интеллектуал не хотел слушать... А Кисулу... Вы его не видели
вживую, конечно. Много потеряли. Дурак дураком, но вид! Осанка! Алый с золотом
мундир, ордена сверкают, сабля наголо, фуражка золотом шита... Наполеон
Бонапарт! Вот э т о наш темный народ прекрасно понимал, э т о на него
действовало, как бумажка в сотню долларов на уличную шлюху... И бедняга
профессор отправился в изгнание, так на чужбине и помер... А будь он в
раззолоченном мундире, появись он перед публикой во всем блеске, когда Кисулу
повел танки на столицу, еще неизвестно, как обернулось бы все... Вы согласны?
