Он выровнял самолет, абсолютно не представляя, как ему это
удалось, – но ведь выровнял! Падение прекратилось, машина перешла в
горизонтальный полет, разноцветные полосы прекратили бешеный танец, остался
один-единственный цвет – зеленый, несшийся чуть ли не под ногами.
Сообразив, что это, наоборот, самолет несется над самыми
верхушками деревьев, Мазур уже гораздо увереннее начал потихонечку набирать
высоту. Моторы тянули, в общем, удовлетворительно. Штурвал и педали слушались,
так что самое страшное осталось позади...
Приходилось щуриться, наклонять голову, словно из-за дерева
выглядывал – воздух лупил в лицо, выдавливая слезы, потрескавшееся стекло почти
не давало возможности видеть нормально окружающее.
Сзади послышался Анкин ликующий вопль – звериный, из нутра
идущий...
– Сядь где-нибудь! – рявкнул Мазур не
оборачиваясь. – Держись покрепче!
Понемногу возвращалась ясность рассудка и профессионально
четкое восприятие окружающей реальности. И Мазур наконец-то отыскал источник
раздражения: никаких видений, никакой ошибки – справа на панели мигала красная
лампочка, надрывался зуммер, тоненько, выворачивающим душу писком, стрелка,
показывавшая расход горючего, стремительно п а д а л а влево, к красной черте и
короткой надписи на французском, с которым Мазур был не особенно в
ладах, – но все и так ясно. Бензин расходуется н е п р а в и л ь н о, явно
вытекает из пробитого бака. Покойный лейтенант успел выпустить добрый десяток
пуль (кроме пробоин в лобовом стекле, парочка жутких дыр зияет и на приборной
панели), то ли бак пробило, то ли разнесло к чертовой матери что-то в
системе...
Хоть он и был в авиации дуб дубом, в голову моментально
пришла короткая мысль, как ни удивительно, не вызвавшая ни страха, ни паники,
вообще никаких эмоций, – когда с самолетом происходит нечто подобное, он
может загореться... Где огонь, там и взрыв, нет времени копаться в памяти и
гадать, так ли это... Главное – пожар запросто может вспыхнуть. А до земли чуть
меньше километра – впрочем, если высотомер откалиброван на мили, и того больше.
Мили у французов выставлены или километры? Ну да километры. Однако хрен редьки
не слаще...
Анка что-то возбужденно вопила за спиной. Не разбирая ни
слова, вообще не вслушиваясь, Мазур сосредоточился на управлении. Если горючка
еще пару минут будет убывать такими темпами, бак опустеет окончательно...
Перебой в левом моторе! Заработал опять... перебой в правом,
снова заработал...
Самая пора переходить в пехоту, нисколечко не мешкая. Мазур
старательно принюхивался, пытаясь учуять запах гари, но мешал лишь самую
малость развеявшийся стойкий аромат пороховой гари. А вот бензином завоняло
остро, резко, пронзительно...
Он вновь бросил взгляд на стрелку – скоро, совсем скоро
упрется в белую черту... Снизился, вытянув шею, разглядывал зеленое море тайги.
Не такое уж это было море, прогалины попадались, и большие.
Ничего, верст на пятьсот ближе к экватору джунгли стояли бы сплошным ковром,
без малейшей прорехи...
– Держись! – рыкнул он, не найдя времени оглянуться.
Пропустил удобную прогалину – и сбросил скорость до
минимально возможной, чтобы не привередничать и воспользоваться первой же
возможностью.
Каковая и представилась. Не колеблясь, Мазур у р о н и л
самолет ниже уровня зеленых раскосмаченных крон, п о й м а л расширенными
ноздрями запах горелого пластика, невольно взвыв сквозь зубы, как от внезапной
боли.
Справа и слева проносились корявые стволы, о х а п к и
пронзительно-зеленой листвы словно выпрыгивали то справа, то слева, хлеща по
крыльям, по лобовому стеклу. Еще кусок вывалился – но скорость уже снизилась
здорово, и ветер не бил так в лицо, его вообще уже не чувствовалось...
Кресло чувствительно врезало по заднице – колеса коснулись
земли, оторвались от нее на миг, коснулись, покатили... Что-то звенело,
дребезжало, тряслось, мелко, противно стуча, что-то с шумом катилось по
проходу, гремя, грохоча, кувыркаясь...
Мазур налег на штурвал, выпустил закрылки до предела, ударил
ладонью по рычажку, отключавшему подачу бензина, – его и так уже почти не
осталось, но все равно...
Справа выпрыгнуло навстречу что-то косо изогнутое,
толстенное, в морщинистой коре. Мазур не отвернул. С невероятным грохотом
отлетел конец правого крыла, самолетик мотнуло, Мазур налег на штурвал,
проделывая действия, аналогичные выводу машины из заноса на гололеде. Штурвал
рвался из рук, как живой, и Мазур навалился на него грудью, пузом, всеми
четырьмя конечностями манипулируя педалями, рычажками, тумблерами...
А потом все кончилось, стало невероятно тихо, не особенно и
воняло горелой пластмассой, в лицо били солнечные лучи, самолет стоял в конце
прогалины...
Нельзя было терять времени. Вскочив, Мазур оглянулся. Анка,
цепляясь за кресла, стояла в проходе, и физия у нее была совершенно
неописуемая, утонуть можно в многообразии эмоций... Попытавшись усмехнуться,
Мазур обнаружил, что лицо форменным образом одеревенело. Пока не сошел н а с т
р о й, он ринулся вперед, схватил Анку за шиворот, развернул и в три прыжка
дотащил до двери. Повернул блестящую никелированную ручку – и дверь откинулась
наружу, превратившись в удобный трап. Согнув девушку в три погибели, головой
вперед наладил ее в дверь, так что она кубарем слетела по трапу, о последнюю
ступеньку коего споткнулась, растянувшись уже на земле, заросшей какой-то
травкой – невысокой, вившейся затейливыми переплетениями, с гроздьями
блекло-синих цветочков.
Лихорадочно огляделся, хозяйственно подобрал свой револьвер,
пристроил его в кобуре. Из вороха сбившейся в кучу поклажи выдернул их с Анкой
сумки, а затем схватил небольшую зеленую сумку с бесценным грузом, сбежал по
трапу, изловчившись, сгреб все три сумки одной рукой, другой поднял за шиворот
Анку и поволок в чащобу, петляя меж стволами. Что-то живое, мелкое, проворное
улепетнуло из-под ног, визжа так незнакомо, что определить животное не удалось.
Решив, что отбежал достаточно, остановился, уронил в траву
сумки, выпустил Анку, и она плюхнулась наземь. А вслед за ней и Мазур сел,
прижавшись спиной к толстому теплому стволу, превозмогая противную дрожь во
всем теле, сотрясавшую, казалось, каждую косточку, каждый мускул. Отходняк
пробил...
Кое-как отдышавшись и взяв себя в руки, он обнаружил, что
одежда спереди обильно заляпана блевотиной, – ага, значит, не показалось
тогда, что на очередной воздушной яме выворачивает наизнанку...
Метрах в ста от него сквозь деревья виднелся уродски
скособочившийся самолет – дымом оттуда не тянуло, огня не видно. Понемногу
избавляясь от сумасшедшего напряжения, Мазур нашел в себе силы вяло удивиться:
надо же, в который раз обошлось, начинаешь верить Лаврику, что мы бессмертны...
Он сидел с абсолютно пустой от мыслей головой, идиотски улыбаясь солнышку,
припекавшему по-африкански круто.
Пошевелилась Анка, упираясь руками в землю, села нормально,
помотала головой:
