– Завтра, разумеется? На больших маневрах?
– Конечно. Все подготовлено с величайшим тщанием. Я
буду стоять на обычном месте в свите, за спиной нашего сатрапа, и как только
двинутся с места преображенцы, история Российской империи самым решительным
образом переменится. Это мне суждено ее переменить!
– Я несказанно восхищена тобою, милый, –
пролепетала Ольга, лежа в грациозной позе и ради вящего эффекта спустив с
левого плеча край прозрачного просторного платья так, чтобы у адъютанта без
посторонних понуканий отшибло остатки здравого соображения даже во сне. –
Кто бы мог подумать, что мне суждено полюбить столь великий исторический
персонаж… Ты как тираноборец в древней истории, мой славный Брут… А что будет
потом, когда не станет тирана?
Она чуточку освободила Вистенгофа – ровно настолько, чтобы
он вновь начал вольничать руками.
– Я тебе признаюсь честно: это не мое дело, что будет
потом, – хрипло прошептал ей на ухо адъютант, без особой фантазии шаря
ладонями по ее телу. – Мне досталась самая славная часть предприятия, а
скучные подробности пусть заботят других…
– Но мне интересно…
– Я, право, не знаю, прелесть моя. Тебе бы поговорить с
ротмистром Темировым…
– Это тот усач, из лейб-гусар?
– Именно. Такие, как он, и занимаются скучными
подробностями, суетой и возней, перемещением войск и черт знает чем еще… Говорю
тебе, мне эта проза жизни решительно ни к чему. Я был избран для великого
предприятия, на черта ли мне остальное? Я и без того буду овеян несказанной
славой, мне твердо обещано… Моя роль в новой империи будет… Ах, да оставим это!
Ты так прелестна… Не скинешь ли это глупое платье? Я никогда еще не видел лесных
фей…
«И наверняка больше в жизни не увидишь, болван», –
подумала Ольга, бесцеремонно скидывая со своей груди назойливые ладони и
прислушиваясь к тому, что осталось за пределами разыгравшейся во сне комедии.
Что-то беспокоившее ее появилось на дальних подступах и ко сну, и к яви. С чем
это можно сравнить, она не знала: то ли далекий-далекий, на пределе слышимости,
неприятный звук медного рожка, трубившего некий беспокоящий сигнал, то ли
замаячившее на горизонте нечто – черное пятно на фоне безмятежной лазури. В
любом случае это было неприятное ощущение, тревожащее – ну, а поскольку она
узнала, пожалуй, все, что требовалось, следовало опустить занавес и покинуть
сцену, благо не имелось зрителей и ждать аплодисментов не приходилось…
Солнечный луг помаленьку растаял, Ольга вновь оказалась в
темной спальне и тихонечко принялась бормотать себе под нос, перемещая
адъютанта из увлекательного сна в совершеннейшее забытье, где не было ни ярких
цветов, ни очаровательных фей, вообще ничего.
Беспокойство нарастало, и Ольга, не в силах ему
противостоять, сделала шаг к окну, распахнула на расстоянии створки, выплыла
наружу, прикрыла окно за собой, опять же не прикасаясь к нему руками,
задержалась на миг в воздухе, вертя головой, пытаясь определить, откуда исходят
тревога и угроза…
Три черных тени, как будто обведенные по контуру слабо
светящейся каймой, обрушились на нее сверху, из ночного неба, размыкаясь,
словно настигшие зайца борзые. Невольно ойкнув, Ольга рванулась прочь с
проворством, на какое только была способна – ее обдало таким порывом злобы и
враждебности, что не следовало задерживаться ни на миг. И гадать, с кем ее на
сей раз столкнула судьба, не следовало – побыстрее унести ноги, вот и все…
Ветер посвистывал в ушах, гудел потревоженный воздух,
выжимая слезы… Она неслась высоко над крышами, всем своим существом ощущая
накатывавшую сзади лютую ненависть, в которой не было ничего рассудочного,
словно ее преследовали некие животные.
Наконец Ольга решилась оглянуться – по пятам за ней,
бесшумно и стремительно, неслись три черных силуэта, более всего, пожалуй,
напоминавшие птиц, а вернее – их гротескные подобия… Темнее окружающего мрака,
плоские, как доски, окруженные зеленовато-желтой светящейся каемкой, с которой
срывались, улетая прочь, длинные искры, они то и дело раскрывали длинные клювы,
светящиеся изнутри, в которых виднелось нечто вроде острых зубов…
Твари не отставали. Это был бешеный полет, жуткая гонка
высоко над крышами… Сделав отчаянный рывок, Ольга обогнула высокий купол
какого-то здания: еще миг – и она расшиблась бы о него насмерть. Она судорожно
пыталась овладеть ситуацией, здраво оценить свои дальнейшие действия, но гонка
была столь отчаянной, что никак не удавалось собраться с мыслями. Одно ей было
ясно: ее догоняет если не смерть, то нечто дьявольски опасное, способное
причинить непоправимый вред…
– Ай! – невольно вскрикнула она.
Левую ногу пониже колена словно огнем обожгло – одно из
чудовищ коснулось не то клювом, не то зубами… Ольга наддала, насколько
возможно, всей кожей ощущая, что ее вот-вот схватит нечто невероятно холодное,
злобное, хищное…
Редкие огни внизу сливались в сплошные полоски, пунктирные
линии, зигзаги… Впереди слабо засветилось что-то громоздкое, правильных
очертаний…
Осколочком смятенного сознания опознав золоченый купол
Исаакия, Ольга резко повернула к нему, ведомая не рассудком, а некими
инстинктами. Хриплые каркающие звуки наплывали сзади, раздирая ночную тьму уже
над самым ухом.
Выгнувшись, почти вертикально встав в воздухе, Ольга резко
затормозила и больно ударилась о подножие золоченого купола.
Она оказалась у высокого, по пояс, каменного парапета, на
узкой площадке между ним и куполом собора. Прижавшись спиной к холодному, как лед,
куполу, раскинув руки, решилась посмотреть, что происходит вокруг. Все
неприятные ощущения от приземления-падения на крышу собора как рукой сняло –
она с превеликой радостью обнаружила, что черные птицеподобные силуэты, которых
было уже пять, кружат далеко от собора.
Ольга счастливо улыбнулась, облегченно вздохнула, закрыв на
миг глаза. Смутная догадка не подвела: эти создания не смели приблизиться к
церкви, а вот с ней самой не происходило ничего неприятного, ее это
величественное здание по крайней мере не отвергало, что вселяло надежды на
будущее…
Она успокоилась настолько, что показала язык крутившимся
поодаль тварям и фыркнула:
– Что, съели?
Ей ответил раздраженный клекот: черные твари издали целились
клювами в ее сторону, временами выпуская длинные зеленоватые искры – не
долетавшие, однако, до стен Исаакия.
Выходит, к Вистенгофу на всякий случай приставили сторожей –
оконфузившихся прежестоко, впрочем. «Вы не всемогущи, господа, – подумала
Ольга со злорадством, – вы определенно, как и я, вынуждены подчиняться
неким ограничениям, держаться в неких рамках, и я, колдунья-новичок, вам пока
что не по зубам… Ну конечно, будь иначе, вы бы не разводили условностей, не
действовали потаенно, вы бы давно заполонили все и господствовали над землей и
человечеством… пережитки клятые!»
Однако под влиянием ночной прохлады, тишины, при виде
безостановочного скольжения поблизости черных силуэтов – Ольга начала грустить.
Сейчас она в безопасности… но ведь придется выбираться отсюда. Нетрудно
спуститься вниз, на улицу – но вряд ли ее оставят в покое, когда она окажется
на мостовой. Или попробовать все же? Нельзя же остаться на крыше после восхода
солнца – это зрелище не для добрых (и не особенно) петербуржцев…
