– Ну?!
– После случившегося кавалергарды должны были
арестовать императорскую фамилию… та часть кавалергардов, что примкнула к
заговору, под предводительством Балмашева… Полковник Кестель должен выдвинуться
со своим полком в Петербург, разыскать по квартирам и присутственным местам
сенаторов, собрать их и обрисовать ситуацию, дабы они утвердили манифест о
пресечении династии и временно образованном правительстве с камергером
Вязинским во главе… Часть лейб-гвардии егерского…
Он говорил, захлебываясь, сыпля фамилиями и подробностями.
Когда фамилии стали третьестепенными, а подробности – чересчур мелкими, Ольга
решительно его прервала:
– Достаточно. Хорош, голубчик… Пресечение династии,
говоришь? Хорош… Ну что же, ступай к своему эскадрону и веди себя так, словно
ничего не произошло… а я подумаю потом, что с тобой делать и заслуживаешь ли ты
снисхождения… Ну, что стоишь? Марш!
– Государь, это было трагическое… роковое заблуждение…
Моя преданность фамилии и лично…
– Марш!
Ольга ухватила ошеломленного ротмистра за расшитый жестким
золотым сутажом ворот доломана – на сей раз без всякой магии, своею собственной
рукой – и враз вытолкала из палатки, что было совсем не трудно: ротмистр,
совершенно ошалевший, превратился в подобие безвольной ватной куклы. Оказавшись
снаружи, он бросил назад полубессознательный, затуманенный взгляд. И нигде не
увидел императора – а стоявший неподалеку с непроницаемым лицом
корнет-белавинец и до того был чересчур уж малой пташкой, чтобы обращать на
него внимание, а уж теперь, когда Темиров пребывал в совершеннейшем помрачении
чувств, и подавно…
Ротмистр закатил глаза, тихо охнул и осел на подогнувшихся
ногах, лишившись сознания. К нему бросились со всех сторон, на Ольгу никто не
обращал внимания, и она, забрав поводья у коновода, вскочила в седло и рысью
направилась к возвышенности, на которую уже поднималась блестящая кавалькада:
яркие эполеты, высокие султаны из перьев на генеральских треугольных шляпах,
разноцветье орденских лент, обилие разнообразнейших звезд, крестов и медалей…
Вдали, в поле – Ольга видела краем глаза – уже
перестраивались пехотные колонны, развевались знамена, доносился четкий,
размеренный барабанный бой, неподвижно застыли желонеры с яркими разноцветными
вымпелами на штыках, солнечные лучи играли на стволах ружей и металлических
деталях амуниции, начищенных до неправдоподобного блеска. Войска начинали
выдвигаться на исходные позиции в ожидании сигнала.
Увидев знакомые мундиры, Ольга вспомнила: «Когда пойдут
преображенцы…» и похолодела.
Преображенцы двинулись!
А это означало, что времени не осталось вовсе…
Ольга ударила Бедуина плетью, и горячий жеребчик рванул
вперед, как стрела. Кто-то – судя по эполетам и мундиру, чин немалый – бросился
ей наперерез, размахивая кулаком и крича что-то злое с перекошенным лицом: ну
конечно, появление простого корнета в неположенном месте было событием
чрезвычайным и решительно недопустимым… Ольга, сжав губы, пригнулась к шее коня
и понеслась дальше, уже не пытаясь отводить глаза людям в раззолоченных
мундирах, бросавшимся ей наперерез…
До возвышенности, где расположился государь со свитой – они
уже спешились! – было еще далеко. Ольга яростно взмахнула плетью,
пришпорила гнедого, и он пошел полным карьером, едва не сшибив грудью
очередного бдительного цербера при пышных эполетах, с Владимирской лентой через
плечо…
Ольга, не отрываясь, смотрела вперед. Коноводы уже свели
коней с возвышенности, император и свита расположились полукругом, наблюдая за
марширующими колоннами – преображенцы шли! – гнедой мчался, разбрасывая
пену, земля с травой комьями летели из-под копыт, и Ольга боялась не успеть…
Грохот копыт, чьи-то крики по сторонам… Она уже различала
лица. Император, как и следовало ожидать, стоял впереди всех на некоторой
дистанции, а прочие теснились в почтительном отдалении в выжидательных позах
почтения и готовности…
Из-за спины императора внезапно выдвинулся знакомый ей
человек в мундире с флигель-адъютантскими аксельбантами и, выбросив руку из-за
отворота мундира, замахнулся… Остро, ярко, ослепительно сверкнула сталь –
солнце отразилось от длинного лезвия. Кто-то из свиты закричал жалобно,
тоненько, как подраненный заяц, но все оторопели настолько, что не могли и
шелохнуться. Послышался другой крик, громкий, уверенный:
– Смерть тирану!
Ольга обрушилась на Вистенгофа с седла, упав ему на плечи,
сшибла с ног, и оба кубарем покатились по земле. В растерянности и волнении
Ольга забыла обо всех своих умениях, вцепилась в руку с кинжалом, прижимая ее к
земле, не видя ничего вокруг, кроме хищного сверкающего лезвия, и, помня слова
камергера об отраве, боялась о него невзначай порезаться. Вистенгоф,
опомнившись, боролся изо всех сил, Ольга не могла с ним справиться, он ее почти
стряхнул, пытаясь подняться…
И вдруг все переменилось. Сразу несколько человек в
мундирах, отталкивая друг друга, навалились на Вистенгофа, выворачивая ему
руки, вцепились в него, как меделянские псы в медведя, чей-то жесткий эполет
пребольно оцарапал Ольге щеку, а потом ее оттеснили от покушавшегося, подняли,
помогли встать на ноги, и кто-то, все еще задыхаясь в азарте, пробасил,
успокаивая:
– Ну-ну, корнет, все кончено, держитесь молодцом, орел
вы наш…
– Осторожно, лезвие отравлено! – крикнула она.
Кто-то, расслышав, осторожно взял кинжал за рукоять двумя
пальцами и зачем-то поднял его над головой. Вистенгофа держали надежно, он уже
не пытался вырываться, поник, уронил голову. Свита сбилась вокруг них толпой.
И посреди беспорядка и толчеи послышался резкий и властный
командный голос настоящего императора:
– Вернитесь в прежнее положение, господа! Что за
базарная толчея? Маневры начались, и я не вижу повода…
Это подействовало моментально. Свита исправно выстроилась в
прежнем боевом порядке, вне которого остались только Ольга и те трое, что
держали Вистенгофа.
Ольга увидела императора в двух шагах от себя. Он был
совершенно такой, как на портретах, разве что самую чуточку постарше – но
холодную властность его облика, как оказалось, живописцы передавали точно.
Только бы кивер не сбился и волосы не растрепались, смятенно
подумала Ольга, вытягиваясь в струнку.
– Кто таков? – отрывисто спросил император.
– Белавинского гусарского полка корнет
Ярчевский, – ответила Ольга не без бойкости. – Мне случайно стало
известно, и я поспешил…
– Неплохо изложено, кратко, но объемлюще, – сказал
император, скупо улыбнувшись. – Ну что же, корнет, я тебе, пожалуй,
обязан, а? Крайне обязан… Постараюсь отслужить. Хвалю, корнет… – он бросил
мимолетный взгляд на понурившегося Вистенгофа, брезгливо покривил губы. –
Хорош же прохвост… Уведите его. Корнет, соблаговолите до окончания маневров
подождать среди этих господ, – он небрежно указал подбородком на правый
фланг свиты. – К превеликому сожалению, у меня нет времени прочувствованно
поблагодарить своего спасителя, большие маневры – чересчур важная вещь, чтобы
останавливать их из-за какого-то мерзавца с ножом… Павел Петрович, –
обернулся он к одному из генералов свиты. – Продолжайте распоряжаться,
все, я вижу, пришло в движение… И позаботьтесь, чтобы по окончании сегодняшнего
плана у меня непременно сыскалась возможность поговорить с моим спасителем…
Начинаем!
