В его голосе, движениях, тоне и осанке не было ни следа
растерянности или волнения, словно ничего и не произошло. Вот это – император,
с уважением подумала Ольга. Настоящий. Он сейчас и не человек вовсе, а
государственная функция, не имеющая по определению чувств и эмоций, ровным
счетом никаких…
Император уже невозмутимо смотрел в поле, на сближавшиеся
колонны гвардейской пехоты. Свита замерла, хотя все же слышались едва уловимые
перешептывания. Павел Петрович отдал какие-то приказания подскочившим к нему
блестящим адъютантам, и они бросились в разные стороны, а один, высоченный
капитан из лейб-улан, подойдя к Ольге, сказал так почтительно и церемонно,
словно на ней красовались генеральские эполеты:
– Пожалуйте сюда, здесь вам будет удобно…
Она оказалась на правом фланге, рядом с раззолоченными
генералами и статскими в придворных мундирах – те и другие украдкой косились на
нее, не в силах побороть жгучего любопытства. Среди них вдруг мелькнуло
знакомое лицо – а в следующий миг, перехватив ее смятенный взгляд, камергер
Вязинский, во всем блеске шитья и орденов, с золотым ключом у бедра, улыбнулся
доброжелательно и широко, чуть поклонился. Но в глубине его глаз таилась такая
лютая злоба, что Ольге показалось, будто вокруг трескучий мороз, когда звонко
лопаются промерзшие насквозь деревья и птицы замерзают на лету.
Не было никаких сомнений: в отличие от всех прочих, камергер
прекрасно знал, кто на самом деле перед ним. Все воодушевление и азарт
моментально улетучились, на какой-то миг Ольга почувствовала себя маленькой
испуганной девочкой – глаза камергера излучали несказанную злобу, обещавшую в самом
скором будущем немало неприятностей…
Она едва не шарахнулась в сторону, ощутив на локте чье-то
прикосновение, но справилась с собой. Человек с располагающим лицом, в
генеральских эполетах, при внушающей уважение коллекции боевых орденов на
груди, вежливо, но непреклонно отвел ее на полдюжины шагов от блестящей свиты,
оглянувшись, подумал секунду и отвел еще подальше. Сказал негромко:
– Простите, любезный корнет, что отвлекаю вас от
заслуженного триумфа, но служба мне выпала очень уж приземленная, не позволяющая
ни медлить, ни маяться излишней деликатностью. Граф Бенкендорф Александр
Христофорович, будем знакомы… Я, изволите ли видеть…
– Я вас знаю, – сказала Ольга. – Мы,
провинциалы, о вас наслышаны не меньше столичных жителей…
– Приятно знать, – сказал без улыбки глава
Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии. –
Но у меня нет времени на светскую беседу… Корнет, я слышал, как вы сказали:
«Мне стало известно…» Вам известно что-нибудь еще? Подобные инциденты сплошь и
рядом не замыкаются лишь на злодейском покушении, особенно когда кинжал
оказывается в руках у персоны немаловажной…
– Ну разумеется, – сказала Ольга почти
шепотом. – Ротмистр Темиров с частью своих лейб-гусар должен при удачном
покушении…
Она, стараясь говорить емко и сжато, пересказала все, что
слышала от ротмистра. И уж конечно, назвала самые важные фамилии. Она не
смотрела в ту сторону, но и без того знала, что камергер не сводит с нее
внимательного взгляда. Ситуация обостряется, а?
– Все это достаточно серьезно… и весьма
удивительно, – сказал Бенкендорф в раздумье. – Вы, корнет, выдвигаете
слишком тяжкие обвинения против людей заметных, незапятнанных…
– Вы спросили, что мне известно, и я добросовестно
рассказал, – ответила Ольга.
– А как, простите, вам удалось…
– Меня тоже пытались вовлечь и не были особенно
сдержанны…
– Вот как? Что ж, случай нередкий…
Ольга никак не могла понять, как этот человек ко всему
услышанному относится, – а использовать умение ей почему-то показалось
неуместным сейчас, в нескольких шагах от императора, как будто было в этом
некое нарушение этикета перед лицом высочайшей особы…
– В конце концов, в ваших руках Вистенгоф, целый и
невредимый, – сказала она сухо. – А ротмистр Темиров совсем недалеко.
Я не намерен учить вас вашему ремеслу, но оба сейчас в нешуточной растерянности
и не скоро обретут способность увиливать и запираться… Займитесь ими.
– Вы совершенно правы, корнет, – серьезно, с
некоторой задумчивостью сказал Бенкендорф. – В самом деле, Вистенгоф и
Темиров…
Он раскланялся и пошел прочь от свиты, энергично ускоряя
шаг, оглянулся, и к нему тут же бросились неизвестно откуда взявшиеся офицеры в
лазоревых мундирах отдельного корпуса жандармов. Что-то им на ходу говоря, граф
Бенкендорф направился в ту сторону, где располагались лейб-гусары, и Ольга с
радостью увидела, что к ним присоединяются все новые люди, в тех же мундирах и
в статском, появились верховые жандармы. Как бы граф ни отнесся к тому, что от
нее услышал, он начал действовать со всей энергией, а это уже кое-что…
Камергер со своими приятелями – люди сильные, подумала
Ольга. Надо полагать, достаточно сильные, чтобы, заморочив стражу, бежать из
темницы, а то и вообще избегнуть ареста. Но не настолько все же они сильны,
надо полагать, чтобы внушить всем окружающим, будто ничего и не было, будто ни
в чем предосудительном они не замешаны, а? Пережиток. Тени из темных углов.
Значит, нынешнее свое положение они определенно потеряют, что, в свою очередь,
сузит их чисто житейские возможности: есть некоторая разница между всесильным
камергером и беглецом, за которым охотятся. Тут уж вовсе не имеет значения,
какими возможностями ты обладаешь… Может, все как-то и наладится?
Но в любом случае ей здесь больше делать нечего.
Проделав несколько замысловатых жестов пальцами опущенных
рук – чтобы никто не заметил ее исчезновения, – Ольга бочком-бочком стала
отодвигаться в сторонку, пятиться к тому месту, где меж рощицей и коноводами
царской свиты тянулось широкое безлюдное поле.
Бедуин очень скоро появился на ее призыв – и Ольга, вскочив
в седло, двинулась прочь, сначала шагом, потом рысью и, наконец, размашистым
галопом. Оставаться здесь далее ей было совершенно незачем: император остался
жив, а следовательно, заговор сорван. Как энергично суетилась свита
Бенкендорфа… Что до нее, то общение с императором таило для Ольги больше
сложностей, нежели выгод. К тому же у нее не было ни малейшего желания блистать
в почетной роли «спасителя императора» – без всякого расчета на награду
старалась…
В общем, поскольку корнет Белавинского гусарского полка Олег
Ярчевский – фигура насквозь вымышленная, баснословная, можно сказать, ему
следует побыстрее погрузиться в совершеннейшее небытие.
В душе мешались гордость собой и озабоченность. Взгляд
камергера не сулил ничего, кроме серьезных жизненных сложностей, и к ним
следовало подготовиться заранее, не полагаясь исключительно на хватку графа
Бенкендорфа. Есть вещи, которых граф не принимает в расчет, поскольку вовсе о
них не осведомлен…
– Волков бояться – в лес не ходить, – сказала она
себе под нос ободряюще и пришпорила коня.
