Она развернула графа спиной к себе и сняла наваждение –
Бенкендорф, ни на миг не задержавшись, шагнул в темный коридор. Слышно было,
как он осторожно спускается по темной лестнице и, должно быть, помня о
ненадежной ступеньке, нашаривает ее ногой. Стукнула входная дверь, затворилась
калитка, на улице зацокали копыта…
Ольга, одной рукой торопливо расстегивая крючки доломана,
другой сняла кивер и небрежно бросила его в угол. Принялась снимать сапоги с
помощью давно купленной машинки.
– Ну, ты уж вовсе… – недовольно проворчал за
спиной Нимми-Нот. – Замешалась в такие дела, в самую гущу событий полезла…
Решив, что это создание, строго говоря, к мужскому роду не
относится, а значит, и смущаться его нечего, Ольга безмятежно переоделась прямо
при нем в «костюм для странствий», как она уже давно называла привезенный из
Вязинок мужской наряд.
– Знаешь, это совершенно не твое дело, – сказала
она, застегивая последние крючки. – У вашего племени одни законы, у нашего
– другие… Молока тебе хватит? Вот и прекрасно. Когда соберешься уходить,
закроешь предварительно калитку на крючок. Я приняла кое-какие меры
предосторожности против случайного воришки, но все равно, порядок есть порядок…
– А не подыскать ли тебе другое укрытие? –
озабоченно спросил Нимми-Нот. – Этот тебя здесь отыскал, Нащокин отыскал,
может найти и кто-нибудь еще… Я тут все дома знаю, могу помочь…
– Потом обсудим, – сказала Ольга, распахивая
створки окна. – Сейчас не до того…
Она оттолкнулась ногой от подоконника и привычно взмыла в ночное
небо. Держалась низко над крышами, старательно озираясь – и обычным образом, и
особым. Но на сей раз обошлось без неприятных встреч, никакие злокозненные
создания поблизости так и не объявились, и она благополучно достигла центра
города.
Еще издали, подлетая к княжескому дворцу, она заметила
необычную суету и оживление, каких прежде в это время ночи никогда не бывало –
разве что когда князь давал бал, но сегодня ничего такого не ожидалось… Почти
все окна были освещены, у парадного подъезда теснилось не менее полудюжины
карет, ходили люди, слышались громкие, встревоженные голоса…
С нехорошим предчувствием Ольга сорвалась из ночного неба
вниз, к своему окну, распахнула его и проникла в свою спальню. Торопливо, не
зажигая света, сбросила мужской наряд, накинула капот, запахнулась поплотнее,
сунула ноги в ночные пантофли и вышла. Дуняшки на месте не было. Из коридоров
доносился приглушенный гул голосов.
Она решительно распахнула дверь. И застыла на месте. Мимо,
не замечая ее, по совещенному коридору шла – скорее, брела – Татьяна: в
роскошном бальном платье, при драгоценностях, ее лицо было совершенно белым,
неподвижным, как театральная маска, взгляд – остановившимся, потухшим, на щеках
– полосы от подсохших слез. Ее бережно поддерживала под руки целая орава лакеев
и приживалок, все наперечет со скорбно-ханжескими лицами, и эта странная,
медленная, печальная процессия неспешно двигалась мимо Ольги, и никто не
обращал на нее внимания, словно не видел вовсе…
Она не сразу овладела собой. Бросилась следом, ухватила за
рукав лакея, по своей дряхлости далеко отставшего от прочих, крепко сжала его
за локоть.
– Что случилось?
– Барышня… – пролепетал он, давясь
рыданиями. – Где ж вы были, к вам заходили, а вас и не нашли…
– Что случилось, Трифон?
– Горе-то, горе… Барин преставился…
Ольга стояла, уронив руки, слушая дребезжащий старческий
голос. Трифон, всхлипывая и горестно вздыхая, рассказывал, что четверть часа
назад «господа военные» привезли бездыханного князя, настигнутого чем-то вроде
апоплексического удара прямо в Главном штабе, во время какого-то совещания, и
произошло это прискорбное событие, как говорят…
Ольга моментально осознала: князь умер до того, как она
посоветовала Бенкендорфу с ним поговорить. Следовательно, граф ни при чем –
впрочем, и раньше было видно, что он ни при чем, что его не стоит подозревать в
сообщничестве с кое-какими персонами. Уж не в тот ли миг она почувствовала
странный прилив смертной тоски и горя? Дa, очень похоже…
Ольга медленно спустилась на первый этаж, вяло удивившись
тому, что ничего не чувствует – пребывала в некоем оцепенении, оставлявшем за
пределами сознания любые чувства и мысли. Что-то непонятное ощутилось пониже
ключиц. Она, не раздумывая, потянула цепочку и, подняв к глазам медальон,
раскрыла его.
Справа крохотные разноцветные звездочки так и продолжали
загадочное перемещение – а вот левая половинка изменилась. Вместо овала синей
эмали была теперь сплошная, угольная чернота, словно приоткрылось окошечко в
неведомый мрак…
Не было сил ломать голову еще и над этим. Вернув медальон
под капот, Ольга вышла в обширный вестибюль, где растерянно толклось превеликое
множество народу: и слуги, и прочие обитатели дворца, и какие-то мрачные
военные, и люди в гражданском платье, похожие скорее на чиновников, нежели на
завсегдатаев светских салонов.
Генерал Вязинский – с бледным, чужим, осунувшимся лицом –
лежал на двух сдвинутых столах наподобие ломберных, неизвестно откуда
притащенных. Его прическа, парадный мундир, ленты и ордена были в
совершеннейшем порядке… Если не считать того, что и мундир, и белоснежные
лосины, и лицо генерала, и даже сапоги – все, куда ни глянь, было покрыто
чем-то вроде причудливой паутины, имевшей вид не реального паучьего рукоделия,
а скорее нитей черного сияния, полупрозрачного, мерцающего, помаленьку тающего
на голове и ногах, сохранявшегося еще на теле. Судя по поведению окружающих,
никто, кроме Ольги, не видел этой диковины…
Она стояла, прижав руки к груди, не сводя глаз с медленно
истаивающей черной паутины несомненного происхождения. Ее осторожно обходили,
поглядывая сочувственно, но и с некоторой досадой – как будто она им чем-то
мешала в их хлопотах.
Они меня опередили, подумала Ольга, они нанесли удар
первыми… боже, о чем я думаю? Ведь князь умер, умер, умер, он был мне вместо
отца, его уже не вернуть, его уже никогда не будет… а я, дрянь этакая,
рассуждаю только о деле…
Они опередили.
Глава 7
Согласно законам Российском империи…
Ольга уже овладела ремеслом (не хотелось отчего-то именовать
его «даром», чересчур пафосно казалось и не вполне отвечало истинному положению
дел) настолько, что чувства окружающих читала безошибочно – разумеется, если
окружавшие не принадлежали к тем, кто сам умел нечто подобное и был защищен
надежно.
Старый лакей, явившийся доложить, что «барышню просят в
кабинет», к последним, безусловно, не относился, и Ольга сразу определила, что
от него веяло сожалением, грустью, едва ли не горем. Ничего из ряда вон
выходящего. Одно выглядело странным: к грусти и сочувствию примешивалось
изрядное удивление. А откуда вдруг взялось это чувство, да еще столь сильное,
звучавшее, словно большой барабан в военном оркестре, Ольге было непонятно. Она
даже принялась гадать: может быть, старик прослышал, что генерал оставил ей по
завещанию слишком много? Если он так поступил, конечно…
