Мысли смятенно бились, словно птичка в западне (на нее как
раз набросили кружевную накидку, скрывшую поясок, все было проделано так
молниеносно, что чиновник, все еще полуотвернувшийся, так ничего и не заметил,
а его подчиненные о чем-то вполголоса беседовали меж собой). Ольга уже
догадалась, что попала в ловушку, стала жертвой заговора и коварной
интриги, – седой, она успела понять, не врал нисколечко, он и в самом деле
был уверен, что беседовал с самим генералом, вот только в обозначенный в
документе день генерал вообще не появлялся в особняке, поглощенный до предела
какими-то делами Главного штаба, он уехал вечером предшествующего дня и
вернулся утром последующего. Следовательно… Не нужно быть семи пядей во лбу,
чтобы догадаться, с кем, не ведая о том, столкнулся чиновник и кто предстал в
генеральском облике.
Немного опомнившись, Ольга, кипя от злости, попыталась
нанести удар, но тут же с ужасом ощутила полнейшее бессилие. Она, казалось, не
только обездвижела и онемела, но и растеряла все свои колдовские способности.
Как будто их никогда и не было! Ничего не осталось, кроме бессилия, немоты и
мятущихся мыслей…
Один из подчиненных, подобострастно склонившись, зашептал
что-то начальнику на ухо.
– Ну вот и ладненько, – сказал тот, вздохнув с
видимым облегчением. – Все устроилось, никто истерик не закатывает… –
он глянул на Ольгу с неуклюжим сочувствием. – Милочка, мы ведь не звери,
что тут поделаешь… коли по законам Российской империи… Не нами заведено, не на
нас, надо полагать, и кончится… – и он повернулся к тем, в
цивильном. – Господа, вы б девку увели побыстрее, черным ходом, а то,
знаете ли… Еще барышня нагрянет, начнутся ненужные сложности…
Один из непроницаемых крепко взял Ольгу за локоть и сказал:
– Иди.
Голос у него был совершенно бесстрастный, словно бумага на
ветру шелестела, и это оказалось даже страшнее, чем если бы он ругался,
глумился и злорадствовал. Как-то сразу ощущалось, что у него нет собственных
мнений и чувств и он выполняет порученное от сих и до сих…
Ольга сделала шаг. Она совершенно не чувствовала ног и
переставляла их, словно заводная механическая игрушка, не знала даже, дышит она
или нет, – только мысли смятенно бились в ловушке.
– Стой, – послышался над ухом бесстрастный голос.
Ольга остановилась все так же механически, застыла, как
мраморная статуя в парке, уронив руки и глядя перед собой. Скоро это кончится,
крутилось у нее в голове. Вот прямо сейчас. Появится Татьяна, что-то такое
скажет и сделает, отчего интрига рассыплется, как карточный домик…
Но в глубине души она сама в это плохо верила – ведь
происшедшее с ней было не наваждением, а попросту мастерски использованной
реальностью Российской империи. Чиновника, предположим, ввели в заблуждение
мнимым «генералом» – но все последующее оказалось уже настоящим движением
шестеренок громоздкого механизма, из которого, она знала, невероятно трудно
вырваться: уж настолько-то она разбиралась в жизни, многого насмотрелась и
наслушалась, выступая в образе юноши-гусара, так что представляла сложности
жизни гораздо лучше, нежели обычные светские барышни…
Она стояла одна – тот, что вывел ее в коридор, вернулся в
кабинет и забирал бумаги у чиновника. Чиновник раздосадовано говорил
вполголоса:
– Право же, господа, иные наши вельможи, что хотите со
мной делайте, крайне недальновидно себя ведут… или, чего уж там, забавляются
совершенно по-детски. Ну вот зачем понадобилось этакую учить языкам и этикету,
воспитывать, как барышню, чтобы потом… Как-то это, знаете ли… не особенно того,
если вы понимаете, что я имею в виду…
Один из его подчиненных подобострастно захихикал:
– Я так полагаю, Петр Никифорыч, такую его сиятельство
господин камергер уж никак не заставит в обносках на птичнике утруждаться…
– Да уж, да уж… – согласился начальник, смачно
хохотнув.
Ольгу от этого хохотка и разговоров передернуло – точнее,
передернуло бы, будь она прежняя. Но сейчас остались только мысли, странно
замедлившиеся, вялые, можно сказать, сонно копошащиеся…
Все трое – без сомнения, прислужники камергера – вышли из
кабинета, и тот, давешний, скомандовал сразу:
– Иди. Побыстрее. К лестнице. Спускайся. Теперь
направо, в коридор, поживее…
Ольга повиновалась – равнодушно, механически, не чувствуя
тела. Попадавшиеся навстречу слуги отводили глаза.
– Спускайся. Налево. Налево. За ворота.
На улице стояла черная, запряженная отлично вычищенной парой
вороных карета. Ольга села в нее, подчиняясь тем же приказам, отдававшимся
бесстрастно и четко. Ни один из сопровождающих за ней не последовал, они
захлопнули дверцу и остались во дворе.
Карета тронулась. Сидевший напротив Ольги камергер Вязинский
смотрел на нее, пожалуй, без особой злобы, скорее уж весело, покачивал головой
с добродушием старого дядюшки, не склонного ругать племянницу за пустяковую
шалость.
– Ну вот, видите, как прекрасно все устроилось? –
сказал он беспечным светским тоном. – Я на вас нисколько не сержусь, дитя
мое, можете не беспокоиться. Ах, Оленька, проказница, ухитрилась все-таки
навредить серьезным целеустремленным людям… но только чуточку, краса моя. Самую
малость… Собственно, вы, прелестница, смахнули с доски пару пешек, и не более
того. Фигуры остались на месте, в прежней позиции. – Он протянул руку,
бесцеремонно взял Ольгу двумя пальцами за подбородок и чуть приподнял ей
голову. – Именно так все и обстоит. А вот вы, строптивица, теперь, к
сожалению, лишены свободы выбора, которая у вас имелась не так давно. Я ваш
хозяин, нравится вам это или нет. Согласно законам Российском империи. И что-то
мне подсказывает, что быть вашим хозяином – обязанность довольно приятная…
Безмятежно улыбаясь, он вновь протянул руку, подушечками
пальцев коснулся Ольгиной шеи над ключицами, повел руку ниже, мимолетно лаская
кожу вдоль глубокого выреза платья. И сказал негромко:
– Скучно тебе не будет, маленькая дрянь, уж это могу
тебе обещать честным словом…
Ольга смотрела на него, не в силах произнести вслух все, что
сейчас думала и о нем, и обо всей этой интриге. Может, и к лучшему, что она
лишилась дара речи – слова подворачивались исключительно мужские, из лексикона
гвардейской кавалерии. Сейчас самое главное – не поддаться безнадежности и
панике. Нет таких ловушек, такого плена, откуда не было бы выхода, – если
перестанешь верить, что выход есть, тут-то и сломаешься…
– А может быть, все обстоит и не так мрачно, –
сказал камергер, сияя безмятежной улыбкой и по-прежнему поглаживая ее шею
хозяйскими движениями. – Может быть, тебе это пойдет только к выгоде…
Он выбросил другую руку к ее лицу, мелькнула цепочка, нечто
вроде странного медальона – и Ольга провалилась в небытие словно под лед.
…Она не чувствовала тела, не видела его – на сей раз даже
глазами не удавалось водить, неподвижность совершеннейшая, разве что возникло
стойкое ощущение, будто она лежит навзничь на чем-то не очень твердом. Но и это
могло оказаться иллюзией – ничего нельзя сказать с уверенностью.
