– Если ты рассчитываешь, что я тебе тут же перережу
глотку, то такой милости не дождешься, – сказал камергер. – По
секрету признаюсь, меня так и подмывает прикончить тебя на месте, но это
нарушит все планы… Дистилляция, учено говоря… – он заговорил деловито,
сухо, чеканя слова. – Времени, конечно, мало – но оно исчисляется не
часами и днями, а неделями. Здесь, в доме, двадцать восемь человек быдла, вот
вроде этого, – он небрежно указал на невозмутимого Степана, пялившегося на
Ольгу с видом голодного нищеброда, узревшего в витрине ресторана отлично
зажаренный бифштекс. – И ни один из них тебя не минует. Я их к тебе в
очередь буду выстраивать, по дюжине в день… За пару недель я из тебя сделаю не
просто грязную шлюху, а подстилку, с которой вытворяют все, что только способно
измыслить грязное воображение. Потом посмотрим, что получилось. Если окажется
недостаточно, еще через пару недель ты придешь в надлежащую кондицию, не то что
словечка поперек не пискнешь – по первому жесту будешь вытворять такое… Я из
тебя сделаю такое… Степан!
– Да, барин…
Не отводя глаз от Ольги, камергер сказал торжествующе:
– Нынче же и приступай, голубчик. Пусть малость
оклемается, а там отбери человек пять – и валяйте. Слышал, как она тут пыталась
дерзить? Вот и сделайте так, чтобы у нее подобные стремления отшибло решительно
и бесповоротно. Уловил?
– Не извольте беспокоиться, – прогудел Степан,
ухмыляясь. – И орать будет, и маму звать, и живенько шелковой станет.
– Ты уж там… поразнообразнее и обстоятельно.
– Не извольте беспокоиться, уработаем сучонку…
– Ну, убери ее…
Степан проворно развязал ремни, рывком сдернул Ольгу со
стола, поставил на ноги, сунул в руки дерюжное платье и подтолкнул к двери. Она
брела, шатаясь, чувствуя кровь на разбитых губах, боль от многочисленных укусов
и ссадин. Великан бесцеремонно подталкивал ее в спину, бормоча:
– Шагай-шагай, не прибедняйся, подумаешь, двух
пропустила…
Тем временем Ольга трезво рассуждала: если очень
постараться, можно все же зубами раскромсать дерюгу на полосы, свить петлю –
ну, а прикрепить ее к оконной решетке будет уже нетрудно. Грех, конечно, если
судить по-христиански, но что поделать… Или, может, вплотную подойти к медведю?
Будет, конечно, больно и жутко, но все, надо полагать, кончится очень быстро…
Бесцеремонно огладив ее пониже талии, Степан хохотнул:
– Ну, полежи часок, оклемайся. А потом я тебя первым
подомну и так отделаю, что водой отливать придется. Ты, сучонка, даже сейчас
привлекательная, так что готовься. Мы барским затеям, может, и не обучены, но в
парижских блядских домах гуливали, сопровождая барина в сей веселый град. Ох, я
ж на тебе душеньку отведу, такому научишься…
Мастерить петлю слишком долго, отстраненно прикидывала
Ольга. Могут прийти раньше. Если у них будет достаточно времени – а так оно и
есть – в конце концов и в самом деле превратят в такое, что и жить не стоит. А
впрочем, и так не жить… Значит, медведь. Господи, ну что же ты меня оставил-то,
я ж искренне пыталась делать что-то доброе…
Степан сильным толчком в спину отправил ее в прежнюю темницу
и с грохотом захлопнул за ней дверь. Завизжал засов.
Глава 10
Терпение и труд…
Она так и стояла у входа, не сделав ни шага, нагая, в тесно
обхватившем ее талию чародейском пояске, держа в опущенной руке дерюгу. Четких,
ясных мыслей не было – но что-то робко ворохнулось в сознании, и где-то
глубоко-глубоко затеплилась надежда…
Камергер оказался забывчив: под потолком все так же горели
гроздья зеленых комочков холодного света, медведь стоял в прежней позе, словно
набитое искусным мастером чучело, а в воздухе висела полоска зеленого свечения,
длиной с пол-аршина. Ольга не могла еще осознать, о чем думает и на что
надеется, но поддалась некоему зову.
Пальцы разжались, и дерюга упала на пол. Не обратив на это
внимания, Ольга, как завороженная, шагнула вперед, ведомая каким-то непонятным
ощущением, – и, протянув руку, решительно ухватила двумя пальцами кончик
светящейся полоски, словно обычную ленточку из косы…
И полоска ей поддалась, как обычная ленточка! Ольге не
удалось скомкать ее, зажать в кулак. А потом полоска исчезла из руки, и не
нужно было разжимать пальцев, чтобы это увидеть, Ольга знала и так…
Медведь, обретя свободу движения и способность соображать,
не замедлив, рванулся к ней, и Ольга едва успела отпрыгнуть на безопасное
расстояние. Ноги не держали, и она опустилась на пол, тяжко вздохнула. В глазах
стояли слезы, хотелось разреветься самозабвенно и обильно, но девушка
пересилила себя.
Когда ленточка растаяла в кулаке, Ольге показалось, что она
ощутила некий толчок. Осознать его по-прежнему не удавалось, однако что-то
определенно изменилось, будто прикосновение к обрывку магии вдохнуло в нее…
бодрость? уверенность? силу? Совершенно непонятные процессы бурлили в мозгу. Но
ей теперь было легче.
Силы возвращались, хотя и медленно. Оглядев свое истерзанное
тело, Ольга горько покривила губы: правда, к счастью, чувствуется, что нутро ей
все же не выжгло этим непонятным холодом. Там и сям ощутимо побаливает, подонки
постарались на совесть, но ничего, переживем…
Не обращая внимания на бесновавшегося медведя, она отчаянно
прислушивалась к себе, будто пытаясь расслышать призыв, прозвучавший на пределе
человеческого слуха.
А если… Вспыхнула отчаянная надежда, но тут же пропала,
когда после нескольких попыток выяснилось, что все обстоит по-прежнему удручающе
и прежние способности к ней не вернулись. И все же, все же… Некая слабинка
ощущалась в окружающем, некая щель…
Потом ее обожгло. Мысль была смутной, невыразительной,
невнятной… а если попытаться сделать ее четче, рассмотреть поближе?
Ольга так и сидела с закрытыми глазами, привалившись к
холодной неровной стене. Происходившее у нее в сознании как всегда, не могло
быть выражено человеческими словами и понятиями. Самая ближайшая аналогия – как
если бы человек медленно-медленно, с превеликими усилиями, царапал, пробивал
булавкой или чем-то похожим, крохотным, слабосильным, однако острым нечто вроде
толстой глиняной стены. Выцарапывал по крошечке, пробивал крохотные дырочки,
соединяя их в одну, методично и упрямо стремился проделать отверстие… нет, не
затем, чтобы вырваться: просто-напросто заглянуть хоть одним глазком за
преграду.
Потому что там, за этой преградой, толстенной стеной из
воображаемой глины, сухой и слежавшейся, можно было увидеть описание-осознание
того, на что она совсем недавно была способна. Непонятно? Ну поди ж ты объясни
обычному человеку, что у тебя сейчас происходит в голове…
Неизвестно, сколько времени она расколупывала неподатливую
стену. Казалось, целую вечность. И все время сердце заходилось в страхе от
того, что влияние прихваченного благодаря камергерской забывчивости кусочка
подручной магии могло кончиться, истаять, прекратиться насовсем…
