Остальным, насколько можно было судить, повезло больше –
ударившись о стены и пол, они все же остались живехоньки и даже вроде бы ничего
себе не поломали. Валялись в разнообразных позах, надежно спутанные
заклинаниями. Порой из-за непрекращавшегося мерцания на пару мгновений обретали
свободу – то есть возможность дернуться, чуть переменить положение тела и
конечностей, но не более того…
Медведь заворчал, пятясь к стене, – звериным своим
чутьем ухватывал странность и необычность происходящего. Переведя дух,
испытывая мстительную радость, Ольга сказала ему, не поворачивая головы:
– Не дрожи, топтыгин, ты-то мне как раз не нужен…
Подойдя вплотную к нелепо распластанному Степану, она
посмотрела на него сверху вниз, чувствуя вполне простительное злобное
удовлетворение. Поставила ему ногу на грудь – все же здоров, черт, до
невозможности, под ступней словно бы не грудная клетка, а дубовая бочка, –
нехорошо прищурилась и спросила:
– Вот как ты думаешь, животное, злопамятная я или нет?
Ну-ка, умишко напряги!
– Ведьма… – завороженно пробурчал Степан.
– Колдунья, – поправила Ольга с обворожительной
улыбкой. – Так оно будет вернее, мон шер ами, мсье мюжик… Ну, так что ты
полагаешь о моей злопамятности?
– Матушка! – взвыл Степан. – Голубушка! Мы
люди подневольные, рабского состояния, сама ж, поди, понимаешь, что за нехристи
нас в неволе держат…
Судя по голосу, он не питал особенных иллюзий насчет
Ольгиного великодушия, вообще в таковом ее не подозревал. Ольга с некоторым
любопытством принюхалась – нет, пока что до крайней степени испуга он не дошел…
– Бедный, – сказала она. – Еще немного, и я
начну слезы лить над твоей судьбинушкой… Да нет, не стоит. Насколько я помню, то,
что тебе поручали, тебе очень даже нравилось, да и сейчас вы пришли не цветы
мне дарить… – она наклонилась и произнесла с расстановкой: – Я тебе ничего
не сделаю, тупая скотина, не хочу пачкать рук… Я сейчас просто-напросто отсюда
уйду, но предварительно, перед тем как вас тут запереть, мишку с цепи спущу.
Он, по-моему, сердитый – посиди-ка на цепи столько времени…
– Милая, голубушка, красавица… – пролепетал
Степан, корчась. – Помилосердствуй, не бери грех на душу.
– Я и не беру, – сказала Ольга преспокойно. –
А за мишку я не в ответе, он наверняка пришел в совершеннолетие и своим
соображением живет. Ты его попробуй уговорить… Ну, мне, пожалуй что, некогда…
И, потянув носом, удовлетворенно отметила, что испуг
пленника достиг крайнего и позорного предела.
– Ну чем тебя просить? Помилуй уж… – чуть ли не
выл Семен.
Ольге в конце концов стало тошно и противно – не было особой
радости в том, чтобы и далее тешить душу зрелищем унижения столь мелкого врага.
Враги у нее имелись настоящие, а этот…
– Отвечай кратко и быстро, – сказала она
деловито. – Тогда я тебя оставлю в живых. Значит, господа уехали?
– Ага. Оба.
– Кто остался в доме? Мелочь?
– Она самая. Мы, скудные, хоть и в немалом количестве,
а все ж не более чем дворня… Управитель, правда, не без силенок, но по
сравнению с господами – да и с вами, барышня! – мелок… Чем хотите клянусь,
не обманываю, идите себе своей дорогой, а я о вас и думать забуду…
– От твоего великодушия меня сейчас слезы
прошибут… – сказала Ольга сквозь зубы.
И, не сдержавшись, метко пнула верзилу в причинное место –
не особенно и сильно, впрочем, но все же чувствительно, так что вопль он исторг
могучий. Она не видела смысла в долгом допросе пленных: главное было ясно,
следовало побыстрее уносить ноги, пока не произошло каких-нибудь неожиданостей.
Ее беспокоило, что приступы мерцания становились все длиннее…
– Ну ладно, – сказала она, размышляя вслух. –
Спасибо этому дому, пойдем к другому.
В подземелье повисла напряженная тишина.
Глава 11
Ночные странствия
– Лежи тихо, – сказала Ольга, равнодушно глядя на
обделавшегося камергерского холуя. – А впрочем… Можешь и песни петь во всю
глотку, хоть духовные стихиры, хоть мужицкие непристойности. Мне все равно,
здесь скоро и так будет шумно…
Степан завел что-то насчет того, что он отслужит чем хошь и
сколько хошь, по гроб жизни не забудет…
– Да замолчи ты! – сказала Ольга, легонько пнула
его под ребра и отошла, сразу забыв и о нем, и о его дружках: те, несомненно,
пребывали в полном и ясном сознании, но затаились, как мышки, чтоб, не дай бог,
не обратить на себя неблагосклонного внимания рассерженной Ольги.
Медведь робко заворочался.
– Ну что, Михайло Потапыч? – весело сказала Ольга,
поворачиваясь к нему. – Придется вам потрудиться на совесть, вы уж меня не
подведите, а то шкуру спущу…
Одно движение пальцев – и железный ошейник распался, с
грохотом упав на каменный пол. Несколькими движениями Ольга смирила медведя,
развернула мордой к двери и погнала наружу. Сама двинулась следом. Хотела было
поднять дерюжный мешок – какая-никакая, а все же одежда, – но он оказался
посреди кучи медвежьего дерьма. Ладно, что-нибудь придумаем…
Медведь, двигаясь механически, точно кукла протиснулся в
коридор, Ольга вышла следом. Справа был тупик, и она, не раздумывая, развернула
мишку налево, в ту сторону, откуда брезжил слабый свет, напоминавший свечение
масляного фонаря.
В широком коридоре, некогда устроенном со всем старанием,
выложенном тем же диким камнем, Ольга заметила каменную лестницу с литыми
чугунными перилами, ведущую наверх, – судя по всему, ее строили опять-таки
с превеликим тщанием, так, чтобы барину было удобно по ней спускаться.
Заканчивалась лестница массивной дверью, по обе стороны которой ровным пламенем
– чистое маслице, сразу видно, первосортное – светили два круглых фонаря. Дверь
была приоткрыта.
Ольга послала наверх нечто вроде изучающего взгляда: ни
единого сильного врага поблизости, разве что чувствуется присутствие кучки
холуев, дрыхнущих без задних ног, лишь пара-тройка из них наделена мелкими
домашними волшебствами вроде того, что тускнело вокруг Степана. Да в одном
месте просматривается нечто поярче гнилушки – надо полагать, это и есть тот
управитель, о коем поведал Степан. Что ж, благородные господа чересчур
понадеялись на свои силы, уверены были в превосходстве своем, что их и подвело,
уродов…
Несмотря на серьезность (и все еще неясность) ситуации,
Ольга фыркнула, оглядев себя: хороша же барышня из богатого дома, торчит
голышом в подземном коридоре, в компании дикого медведя. И погрустнела,
вспомнив, что она, собственно говоря, уже не барышня из богатого дома, а
непонятно кто. Беглянка со смутным будущим…
Эта мысль прибавила ей решимости и злости, она шагнула
вперед, выбросив руки. Повинуясь сильному пинку, пусть и не ногой, медведь,
неприязненно рыкнув, лохматым комом взлетел по лестнице. Ольга двигалась
следом, уже привыкнув к мерцанию, накатывавшему с размеренностью часового
механизма, готовая к любым неожиданностям.
